Generic filters
Exact matches only
Search in title
Search in content
Search in excerpt
Книга Павла (Пола) Хлебникова, ставшея бестселлером в Америке в августе прошлого года. Автор - старший редактор журнала "Форбс", много лет изучал политическую и экономическую обстановку в новой России. Проводя своерасследование, он встречался с людьми, стоявшими у власти, с журналистами, сотрудниками спецслужб.

Книга Павла (Пола) Хлебникова, ставшея бестселлером в Америке в августе прошлого года. Автор — старший редактор журнала «Форбс», много лет изучал политическую и экономическую обстановку в новой России. Проводя своерасследование, он встречался с людьми, стоявшими у власти, с журналистами, сотрудниками спецслужб. Герои повествования не только Борис Березовский, но и другие знакомые фигуры последнего десятилетия нашей страны. Прочитав эту книгу, вы узнаете тайны Семьи, подоплеку чеченской войны, загадки многих экономических скандалов. Журналистское расследование Павла Хлебникова — попытка дать ответ на вопрос, кто же виноват во всех бедах России. Книга рассчитана на массового читателя. В нашей библиотеке вы можете бесплатно почитать книгу « Крестный отец Кремля Борис Березовский, или История разграбления России ». Чтобы читать онлайн книгу « Крестный отец Кремля Борис Березовский, или История разграбления России »

 

«Темы»

Акции протеста«Залоговые аукционы»Иск Березовского к АбрамовичуТандем «Путин-Медведев»

 

Глава первая
ВЕЛИКАЯ БАНДИТСКАЯ ВОЙНА

Перестрелка у кинотеатра «Казахстан»

Похороны проходили в субботу, в полдень. В Москве стоял типичный июльский день: высокие облака, шум автомобилей, над городом — желтоватая дымка из выхлопных газов и пыли. К церкви Михаила Архангела на проспекте Вернадского съезжались машины, они парковались прямо на тротуаре и на газонах — не только привычные глазу российские модели, но и изящные БМВ, «мерседесы» и «вольво». В церкви были в основном крупные парни в черных пиджаках, расстегнутых рубашках или тренировочных костюмах — они появлялись группками по трое или четверо. Они пришли проститься с Игорем Овчинниковым, в прошлом борцом, последнее время исполнявшим обязанности казначея и главного помощника крупной московской преступной семьи, связанной, по информации московских милиционеров, с солнцевской братвой. В церкви стоял открытый гроб, и все проходившие мимо уважительно кивали боссу Овчинникова, Циклопу — бывшему боксеру, который получил эту кличку, потому что лишился глаза в схватке с чеченскими бандитами [ 9 ].

Овчинникова убили в перестрелке с чеченцами у автосалона, принадлежавшего Борису Березовскому. Сорокасемилетний Березовский почти всю свою профессиональную карьеру занимался разработкой компьютерных программ, и трудно было предположить, что такой человек преуспеет в мире бандитов; тем не менее за четыре года Березовскому удалось раскрутить незаметное совместное предприятие до гигантских масштабов и превратить в крупнейшую процветающую фирму по продаже автомашин, а этот бизнес — один из самых криминализованных в российской экономике. По сведениям российских правоохранительных органов, Березовский развивал свою структуру, «ЛогоВАЗ», под покровительством преступных группировок из Чечни. Бесстрашных чеченцев он использовал для охраны; они были его «крышей» на автомобильном рынке. Доходы Березовского сделали его мишенью для организованной преступности. Он бы не выжил, не сумей защитить свои капиталы физически. При бессилии правительства России самой эффективной «службой безопасности» для бизнесменов были бандиты [ 10 ].

В июле 1993 года банда Овчинникова стала вторгаться на территорию Березовского. Сотрудник московской милиции, разрабатывавший Овчинникова, рассказывал: когда люди Овчинникова предложили «ЛогоВАЗу» партнерство, Березовский отказался, сказав, что «крыша» у него уже есть и им следует поговорить с чеченцами. Решительный «разговор» состоялся на Ленинском проспекте, около кинотеатра «Казахстан», где и находился автосалон «ЛогоВАЗа». Овчинников и его бандиты подъехали на трех машинах и открыли стрельбу. Люди «ЛогоВАЗа» ответили огнем. Результат недолгой перестрелки: трое убитых (включая Овчинникова) и шестеро раненых. Это была одна из самых кровавых бандитских разборок в Москве 1993 года [ 11 ].

Я спрашивал об этом случае тогдашнего главу Московского РУОПа, генерала Владимира Рушайло (ныне он возглавляет МВД), и получил обтекаемый ответ: «Многие наши представители коммерческих структур считают, что тех или иных представителей коммерческих структур убивают именно за то, что они являются представителями коммерческих структур. Отнюдь нет. Расследования всех уголовных дел, связанных с совершением убийств, в том числе и заказных убийств, свидетельствуют о том, что люди, в отношении которых совершались преступления, сами были в каких-то не совсем понятных, мягко говоря, отношениях с теми лицами, которые в отношении их заказали или совершили это убийство. Законопослушных граждан, которые не нарушают закон, которые платят налоги, — никто не убивает… По поводу того же «Казахстана». Поводом для этой перестрелки послужило то, что у этой структуры («ЛогоВАЗ») своя охрана, а приехала другая группировка, которая хотела с них тоже получать деньги. Вот вам и результат» [ 12 ].

Березовский сказал мне, что эту перестрелку помнит, но о причинах ничего не знает. Потом добавил: «Сегодня в России идет небывалый в истории процесс перераспределения собственности, где нет ни одного довольного: ни те, кто в один день стал миллионером, потому что считают, что мало миллионов заработали, ни те, кто не получили ничего и, естественно, недовольны. Поэтому я не считаю, что масштабы преступности превышают масштабы процесса преобразования» [ 13 ].

Чеченцы

Чеченские бандиты появились в Москве в конце 80-х, и внезапно рестораны, гостиницы, банки и новые частные предприятия (кооперативы) стали жертвами чеченских вымогателей. На первый раз не желавших платить предупреждали; если они упорствовали — их убивали. Московские банды, чьи главари в конце 80-х еще сидели в тюрьмах, оказались отодвинутыми в сторону. Чеченцы терроризировали конкурентов — их месть была страшной, их безжалостность ужасала. Москва была в шоке, и многие нераскрытые преступления списывались на чеченцев. Имена лидеров чеченских бандитов: Руслан Атлангериев, Хожа Нухаев, Лечи Бородатый, Лечи Лысый, братья Таларовы, Султан Даудов, Хоза Сулейманов — произносились в московском преступном мире с трепетом. Меньше были известны имена будущих чеченских полевых командиров, таких, как Шамиль Басаев: эти зарабатывали в Москве деньги как «бизнесмены». По самым щедрым оценкам, число чеченских бандитов в Москве тогда не превышало 1000 человек. Тем не менее за несколько лет им удалось завоевать столицу России [ 14 ].

Как действует чеченская община, как бандиты держат связь друг с другом — этого не знал никто. У россиян о чеченцах были сведения, скорее, исторического порядка: горный народ, кровная месть, прирожденные воины, неукротимый боевой дух. Одним из сильных мест чеченской общины в Москве была ее клановость — даже самые яростные внутренние конфликты никогда не выходили за пределы общины. Московская милиция признавала — справиться с чеченцами не можем; как только удавалось выйти на какого-то крупного бандита-чеченца, он мгновенно уезжал в Чечню.

Будучи формально частью Российской Федерации, Чечня всегда стремилась к независимости. Администрация Ельцина не очень сопротивлялась; мало того, когда в 1991 году российские войска ушли из Чечни, большой арсенал оружия остался местным властям. Первые три года правления Ельцина Чечня существовала как узаконенная серая зона. Она оставалась частью России, пользовалась российскими правительственными субсидиями и продолжала входить в российскую финансовую систему. При этом таможенные и правоохранительные органы России до нее добраться не могли.

Первое, что сделали чеченские власти после распада Советского Союза, — открыли двери тюрем, и на свободе оказалось около 4000 профессиональных преступников. Многие главари преступных групп вошли в состав чеченского правительства и поддерживали контакты с чеченскими группировками в Москве и других российских городах. Немалая доля средств, которые эти группировки получали от рэкета, переправлялась в Чечню. Аэропорт в Грозном стал перевалочным пунктом для контрабандных операций. Чечня превратилась в международный центр торговли героином. Один из контрабандных маршрутов начинался в «Золотом треугольнике» (Бирма, Таиланд и Лаос). Опиум и героин поступали на российскую морскую базу во вьетнамской бухте Камрань, там их перегружали местные наркодельцы, далее товар попадал в Находку (где им занимались чеченские и российские бандиты), переправлялся в Грозный, а затем через Россию, Украину и Турцию поступал на рынки Европы и США. Другой маршрут брал начало в «Золотом полумесяце» (Афганистан, Пакистан и Иран); в данном случае наркотики шли через республики Средней Азии либо через Иран и Азербайджан, привозились в Чечню, а уже потом — на Запад. Если товар везли через Россию, пунктом назначения обычно была Германия; контрабанду доставляли военным транспортом на российские базы в Восточной Германии, а там продавали местным наркошайкам [ 15 ].

В Москве чеченские бандиты быстро взяли под контроль сеть государственных магазинов «Березка» — роскошные, по понятиям советской эры, супермаркеты, где обслуживались иностранцы и советская элита. Организовали рэкет магазинов, ресторанов и других коммерческих структур по всему городу. Внедрились они и в оптовую торговлю — особенно мощная чеченская банда во главе с Хозой Сулеймановым контролировала Южный порт, крупнейший речной терминал Москвы и огромный рынок под открытым небом, где продавались автомобили, автозапчасти и другие дефицитные товары. В итоге чеченцы закрепились на одном из важнейших рынков России, где крутятся наличные: продажа автомобилей (новых и подержанных). Они подмяли под себя и посреднические торговые структуры, и автосервисы, особенно те, что занимались иномарками. Другая чеченская группировка вытеснила азербайджанцев, которые держали торговлю наркотиками [ 16 ].

В 1992-1993 годах открываются казино, и чеченцы незамедлительно прибрали к рукам лучшие из них. На прицеле были и гостиницы, захват которых осуществлялся обычно по одной схеме: контроль над проституцией в гостинице, потом — над местными магазинами и ресторанами, а затем и денежными потоками всей гостиницы. Позже чеченцы вышли на финансовые рынки, установив контроль над многими банками [ 17 ].

В начале 90-х годов в Москве орудовало семь крупных чеченских банд («Центральная», «Белград», «Украина», «Лазанья», «Останкино», «Салют» и «Южный порт»), насчитывающих около 500 боевиков. Многие из представителей «центральной» группы (под командованием Лечи Бородатого) жили возле Кремля, в гостинице «Россия». Из этой гостиницы, которую держали чеченцы, было легко попасть в любую точку центра столицы и нанести нужный удар. Вскоре империя так разрослась, что управлять напрямую стало сложно, и чеченцы начали действовать через доверенных лиц, призывать под знамена бандитов из Грузии, Дагестана, Ингушетии и самой России [ 18 ].

Воры в законе

Внедряясь в Москву и другие российские города, чеченцы ступали отнюдь не на девственную землю. У советского преступного мира были устоявшиеся традиции, которые десятилетиями складывались в тюрьмах и лагерях. На языке колоний свод законов, которым руководствовались профессиональные преступники, назывался «воровской мир». Правили таким преступным миром «воры в законе» — российский эквивалент крестных отцов сицилийской и американской мафии. Как правило, «вор в законе» — закоренелый преступник, которого «коронуют» другие воры в законе во время тюремной воровской сходки. Обязанности этого человека — посредничать между конкурирующими группировками. В бывшем Советском Союзе таких воров в законе было несколько сотен. Многие из них — представители российских национальных меньшинств. К примеру, в Москве в 1993 году из шестидесяти с лишним воров в законе более половины было из Грузии, республики, где в советские времена ценилась красивая жизнь и процветал черный рынок. Еще десяток-другой были выходцами из других районов Кавказа [ 19 ].

Главным эмиссаром Березовского по связям с традиционным преступным миром был его партнер Бадри Патаркацишвили, один из основателей «ЛогоВАЗа». Всякий раз, когда деловая карьера Березовского заводила его в опасные дебри, он обращался за помощью к партнеру. У Бадри были налаженные связи со многими высокопоставленными московскими грузинами. По сведениям Службы безопасности Президента, ФСБ и разных частных охранных агентств, у Бадри были тесные контакты с преступными группировками с Кавказа [ 20 ].

«Официальная должность Бадри в. то время (1993-1994) — заместитель председателя совета директоров «ЛогоВАЗа», — вспоминает Александр Коржаков, бывший глава Службы безопасности Президента. — На самом же деле он занимался возвратом долгов, защищал от бандитов. В советские времена Бадри Шалвович был одним из руководителей системы автосервиса в Грузии. Один его брат, Мераб, — вор в законе; другой, Леван, — «авторитет» грузинской организованной преступной группировки. У Бадри есть кличка, как у любого бандита. В криминальной среде его называют Бадар» [ 21 ].

В 70-е годы наиболее знаменитым вором в законе был бывший российский зек Вячеслав Иваньков по кличке «Япончик». Он получил титул «вора в законе» во время недолгой отсидки в начале 70-х, после чего создал мощную структуру, которая вымогала деньги у подпольных предпринимателей и коррумпированных чиновников; также он занимался контрабандой наркотиков, ювелирных изделий, икон и антиквариата. У него была репутация безжалостного дикаря, который часто увозил в лес непокорных торговцев и подвергал их пыткам. Существует легенда: когда его рассердил директор одного из московских ресторанов, он похоронил этого человека заживо и сверху положил асфальт. «Убить — что закурить», — якобы любил говаривать он. От Риги до Свердловска, от Казани до Москвы он оставил страшный след. Но, несмотря на громкую преступную карьеру, сидел Япончик всего два раза, и то недолго: один раз за то, что пользовался фальшивыми документами, другой — за незаконное ношение оружия. Только в 1981 году в результате совместной операции КГБ и МВД удалось поймать его с поличным. Его осудили за бандитизм и приговорили к четырнадцати годам тюрьмы [ 22 ].

У этого мафиозо было много высокопоставленных друзей. В ноябре 1991 года, когда происходил развал Советского Союза, Верховный суд Российской Федерации освободил Япончика, официальная версия — пошатнувшееся здоровье. Среди тех, кто якобы просил за него, были знаменитый певец Иосиф Кобзон, всемирно известный офтальмолог Святослав Федоров и неутомимый борец за права человека (и старый друг Андрея Сахарова) Сергей Ковалев [ 23 ].

«Ко мне обратилась с просьбой жена Япончика, — лаконично вспоминал Федоров. — У Япончика были нелады со здоровьем, и еще четыре года он мог не просидеть».

Возможно, у Федорова были более веские причины вмешиваться в подобные дела. Помимо знаменитой московской больницы и клиники за рубежом, он владел акциями двух больших московских гостиниц и казино «Ройял» (конкурент казино «Черри», контролируемого чеченцами). По одной из версий, Япончика выпустили до срока, потому что российские правоохранительные органы, включая бывший КГБ, хотели оказать противодействие чеченским бандитам, которые в 1991 году подчинили себе улицы российских городов [ 24 ].

Япончик пробыл в России недолго. В 1992 году он уехал в Нью-Йорк, чтобы развернуться там: грабить новую российскую эмиграцию. Но у него сохранились прочные связи и с Россией, главным образом через торговлю наркотиками по всему миру [ 25 ].

Одним из тех, кто блюл интересы Япончика в России, был Отари Квантришвили (Отарик). Этот приземистый человек не был вором в законе, скорее, ему подходило другое милицейское определение — «преступный авторитет». «Вячеслав Кириллович Иваньков (Япончик) — один из честнейших людей, — убеждал меня Отарик в 1993 году. — Не в пример теперешним мерзавцам, по крайней мере, он не грабил страну и не был государственным преступником. Если он был преступником, то он был уголовным преступником, а уголовные преступники теперь ничто перед государственными преступниками, которые разорили Россию и строят себе дома во Флориде».

В молодости Отарик был талантливым борцом, имел неплохие шансы попасть в олимпийскую сборную. Однако в 1966 году, когда ему было восемнадцать лет, он оказался участником группового изнасилования. Власти отнеслись к нему мягко. После четырех лет тюрьмы ему поставили диагноз «шизофрения», перевели в психиатрическую лечебницу и вскоре освободили. В начале 80-х он стал работать тренером по борьбе в престижном московском спорткомплексе «Динамо». Он готовил боксеров, борцов, специалистов по боевым единоборствам, тяжелоатлетов, многие из которых позднее пополнили ряды московских криминальных структур.

К началу 90-х годов Отари стал заметным предпринимателем и филантропом. Официально он являлся председателем Благотворительного фонда имени Льва Яшина, занимавшегося социальной реабилитацией спортсменов. Этот фонд, имея серьезные таможенные и налоговые льготы, помогал российским спортсменам получить профессиональную подготовку и трудоустроиться. Отарик утверждал, что своих спортсменов он направляет на безупречную работу. «Я их не пускаю грабить и убивать», — заявлял он.

Фонд занимал несколько номеров на верхнем этаже гостиницы «Интурист», где раньше находились помещения КГБ. В августе 1993 года мне удалось поговорить с Отариком. Своих связей с преступной средой он не скрывал. «У меня мафиозные структуры ничего не берут, — сказал он. — Наоборот, они мне дают».

Отарик возглавлял несколько коммерческих структур. Главная его фирма называлась «XXI век», ее совладельцем был предприниматель и певец Иосиф Кобзон. Через эту и другие компании Отарик владел акциями ряда сомнительных предприятий, включая казино «Габриэлла» и дискотеку «У Лис’са» (основанную рекламным магнатом Сергеем Лисовским). Считалось, что у него были интересы и в авто- и нефтеторговых фирмах, таких, как «Гермес». Газеты писали, что он имел отношение к кровавой битве за нефтеперерабатывающий комбинат в Самаре [ 26 ].

Отарик утверждал, что прибыль от его коммерческих операций шла на строительство стадионов и тренировочных комплексов, на проведение спортивных программ. «Очень много у нас развелось педерастов и наркоманов, — заявлял он. — А спорт — единственное средство сохранить нацию. Вот я строю детские спортивные школы и прививаю любовь к спорту, для того чтобы отвлечь от наркомании и е..и в ж..у. Вот моя основная задача — сохранить генофонд нации».

По мнению московской милиции, Отарик более всего походил на крестного отца мафии, он налаживал связи между разными преступными группами, получал долю от их доходов, разрешал междоусобные конфликты. «У меня множество друзей и товарищей, одни сильные, а другие слабые, — сказал он мне. — Я сильных равномерно загружаю слабыми».

Он решительно выступал против политических лидеров, называл их «государственными преступниками»; политиканы обогащаются, но не дают ни гроша на то, чтобы помочь детям или пенсионерам, бушевал он. С другой стороны, бандиты всегда готовы дать деньги на благотворительные цели. «Это для вас они мафиозные структуры, — говорил он. — Для меня это добропорядочные люди» [ 27 ].

Отарик и Япончик были полны решимости выкурить чеченцев из Москвы. Однако ни они, ни другие главари известных бандитских групп не имели серьезного авторитета у чеченцев, которые презирали правила российского преступного мира, среди воров в законе чеченцев практически не было. Когда чеченские бандиты хлынули в Москву, местные авторитеты пытались поставить их на место. Первая стычка произошла в 1988 году: полдюжины воров в законе вызвали чеченских лидеров для разговора в кафе «Аист». Чеченцев было меньше, но они набросились на москвичей с оружием; двое воров получили серьезные ножевые ранения (тогда в Москве было мало огнестрельного оружия), остальные спаслись бегством. В конечном итоге московские воры разделились: одни примкнули к чеченцам, другие перешли на сторону их конкурентов [ 28 ].

Ведущую роль в этой нарождавшейся античеченской коалиции взяла на себя совершенно новая организация: солнцевская группировка. Названная в честь мрачноватого московского пригорода, солнцевская группировка возникла в середине 80-х. Поначалу это была сеть «спортивных клубов», которые открыл бывший официант, деятель черного рынка и картежник Сергей Михайлов (Михась). В годы перестройки Михайлов, по утверждениям московской милиции, превратил свои спортклубы в мощную преступную империю и стал контролировать рэкет, проституцию, торговлю наркотиками и бригады по угону автомашин. Михась представлял уже новое поколение и вором в законе не был. Себя он называл бизнесменом. В 1989 году Михася и других солнцевских боссов арестовали по обвинению в «бандитизме» и отправили в тюрьму. Несколько чеченских групп воспользовались их отсутствием и частично захватили сферы влияния солнцевских. Но вскоре после распада Советского Союза Михась оказался на свободе и засучив рукава взялся за восстановление своей власти в городе [ 29 ].

Источники из московской милиции утверждают, что в 1992 году Березовский обратился к Михасю с предложением купить «Орбиту», магазин на Смоленской площади неподалеку от Министерства иностранных дел, находившийся под контролем солнцевских. Он хотел использовать эту престижную площадку для одного из своих автомагазинов. Михась якобы назначил цену в 1 миллион долларов. Березовскому сумма показалась завышенной, и тогда, то ли по совету своего компаньона Бадри, то ли по собственной инициативе, он объединился с врагами солнцевской группировки — чеченцами. Тем временем конкуренты Березовского на рынке автомобилей, входившие в другие преступные группировки, с завистью наблюдали за его успехами. Им не нравилась сделка, которую он заключил с крупнейшей в России автомобильной компанией «АвтоВАЗ», не нравилось и то, как он успешно лоббирует в Министерстве внешних экономических связей вопрос о повышении таможенных пошлин на иномарки [ 30 ].

Так получилось, что Березовский оказался в эпицентре войны между крупнейшими преступными кланами. Перестрелка у кинотеатра «Казахстан» — это было начало. Весь следующий год «ЛогоВАЗ» не раз подвергался яростным нападкам конкурентов. В двух шагах от смерти оказался и сам Березовский.

Война начинается

Бандиты отстреливали друг друга все годы правления Горбачева и Ельцина, но кровавая бойня, развязанная в 1993-1994 годах, — это было нечто особенное. «Великая бандитская война» велась главным образом в Москве, но эхо ее доносилось и до Владивостока, Красноярска, Свердловска, Самары, Санкт-Петербурга, Тбилиси, Грозного, Лондона и Нью-Йорка. В основе конфликта лежали экономические интересы. После падения коммунизма из тюрем вышли многие главари бандитских шаек и поняли, что ситуация позволяет захватить огромные и лакомые куски государственной собственности. Началась приватизация гигантских промышленных компаний, шахт, нефтедобывающих комплексов. Любой человек с безжалостной хваткой мог в течение дня разбогатеть до неслыханных размеров. Происходившее в России в те времена сравнивали с катастрофой автомобиля, набитого пачками долларовых банкнот — деньги высыпались на землю, и пешеходы, расталкивая друг друга, пытаются ухватить побольше. Старшее поколение уголовников (воры в законе) и младшее (бандиты-бизнесмены) вступили в яростную схватку друг с другом, дабы застолбить выгодные участоки.

В этой бандитской войне каждый был за себя, но основные преступные группировки брали сторону одного из двух главных конкурентов. С одной стороны — чеченцы и примкнувшие к ним воры в законе. С другой, говоря условно, братья-славяне — солнцевская братва со своими союзниками. Япончик из Нью-Йорка поддерживал античеченскую группу, как и Отарик. Еще одним серьезным союзником солнцевских стал молодой бандит, недавно вышедший из тюрьмы, Сергей Тимофеев по кличке «Сильвестр» (за сходство со Сталлоне) [ 31 ].

Война началась с убийства преступника по кличке «Глобус». Подлинное имя — Валерий Длугач. Это был вор в законе, контролировавший бауманскую преступную группировку и представлявший в Москве интересы казанской преступной группировки. За что убили Глобуса — неясно. Глобус внедрялся на рынки по продаже наркотиков и автомашин. Под его «крышей» сидела самая большая (после «ЛогоВАЗа») фирма по продаже иномарок: «Тринити Моторс». В начале 1993 года Глобус «противопоставил свое имя» чеченцам. Ответ чеченцев не заставил себя долго ждать [ 32 ].

10 апреля 1993 года Глобус пошел на дискотеку «У Лис’са». Это заведение якобы принадлежало рекламному магнату и одному из организаторов будущей предвыборной кампании Ельцина Сергею Лисовскому. Фактическими ее владельцами, по крайней мере частичными, были Отарик и солнцевская братва. Когда Глобус вышел из дискотеки и направлялся к своему «шевроле», он был сражен пулей снайпера [ 33 ].

Еще через два дня возле своего дома был убит главный громила бауманской группировки по кличке «Рэмбо». На следующий день в центре Москвы в своей машине изрешетили пулями еще одного главаря этой группы — Виктора Когана. Через девять месяцев погиб и новый лидер бауманских — Владислав Ваннер.

В ответ на уничтожение бауманской группы солнцевская коалиция начала вторгаться на важную чеченскую территорию — «ЛогоВАЗ» Березовского. За перестрелкой у «Казахстана» последовали другие вылазки. По крайней мере дважды на торговые площадки с машинами «ЛогоВАЗа» нападали люди, вооруженные гранатами. Сотрудничать со следователями из милиции «ЛогоВАЗ» отказывался. Один из следователей сказал в прессе, что эти нападения — «продолжение войны московских преступных группировок за контроль над автобизнесом» [ 34 ].

Большую часть той зимы Березовский провел на Западе. В ноябре он уехал в Израиль и получил израильское гражданство; он жил в пригороде Тель-Авива с женой Галиной и двумя детьми [ 35 ].

«В 1993 году я испытывал сильнейшее давление со стороны людей, имена которых называть я не хочу, — говорил Березовский позднее в интервью по телевидению. — И не только я, на многих давили. И тогда я уехал в Израиль на несколько дней… и просил предоставить мне гражданство. Оно было мне предоставлено» [ 36 ].

Кто именно оказывал на него давление и почему — осталось неясным. По некоторым российским источникам, Березовский в то же время ездил в США и получил там «грин-кард» [ 37 ].

В швейцарском городе Лозанна партнер Березовского по бизнесу — крупная торговая фирма «Andre & Cie.» была крайне обеспокоена бандитскими разборками в Москве и муками, выпавшими на долю Березовского. Когда «Andre & Cie.» объединилась с Березовским, она вовсе не рассчитывала на участие в череде взрывов и убийств. Но Аллену Мэйру, занимавшемуся в компании Россией, удалось успокоить коллег.

«Это же происходит в России, а не в Швейцарии, — объяснял он. — Мы проверили все факты, мои боссы в компании эти факты приняли. Вот и все. Другого варианта просто не было. То есть вариант был, мы могли сказать: наши отношения мы прерываем. Но этого не произошло. В автомобильном мире в Москве тогда шла жестокая конкуренция, — продолжал он. — Методы использовались самые суровые. Конечно, это не прибавляло настроения. Наоборот, всякий новый случай отзывался в душе болью» [ 38 ].

«Andre & Cie.» решила не бросать Березовского.

Летом 1993 года я приехал в Россию, чтобы подготовить статью об организованной преступности в Москве, и оказался в эпицентре бандитской войны. Практически каждый день городские газеты сообщали об убийствах. Однажды «Независимая газета» поместила фотографию неизвестного, висевшего на фонарном столбе, а снизу на него взирали пораженные горожане.

Несколько раз случалось так, что моих героев убивали прежде, чем я успевал с ними встретиться. Я пытался пообщаться с Валерием Власовым, главарем преступной группы, связанной с солнцевской организацией. Базой ему служило казино «Валери», довольно мрачное заведение на юго-западе Москвы. Я позвонил и представился.

«Я американский журналист, пишу статью о новых российских предпринимателях, хотел бы взять интервью у господина Власова».

«Его нет. Будет завтра после обеда. Перезвоните».

На следующий день я позвонил и снова спросил Власова.

«Кто вы?» — спросили меня. Я снова представился: американский журналист, готовлю материал о новых предпринимателях, мне обещали встречу и так далее. На том конце провода зашептались. Потом трубку взял другой человек:

«Извините, господин Власов не сможет дать вам интервью. Вчера вечером он погиб».

Потом я узнал, что Власова застрелил снайпер, когда он выходил из собственного казино.

Нечто похожее произошло у меня и с Отариком. На августовский день мы договорились об интервью, но уголовный авторитет не смог встретиться. Он занимался похоронами старшего брата, погибшего в перестрелке с чеченцами. Через месяц я спросил Отарика — кто виновен в этой смерти? «Не надо вам касаться этого! — закричал он. — Никогда не задавайте таких вопросов родственникам!»

Старший брат Отарика, Амиран, отправился на переговоры с чеченцами в представительство торговой компании в пяти минутах ходьбы от Кремля. Его сопровождал бандитский авторитет Федор Ишин (Федя Бешеный) и три члена люберецкой группировки. Когда Амиран уходил, раздались выстрелы. Все пятеро были убиты.

Казино «Черри»

Для российских бандитов наступила золотая пора. О них вовсю писали газеты, они фотографировались вместе с мэрами крупных городов и министрами. Граждане России начали покупать словари тюремного жаргона, серьезные аналитические труды о преступном мире, дешевые романы о подвигах героев-уголовников. Россияне с любопытством взирали на новую власть, вошедшую в их жизни. Сотни кафе на западный манер, дорогущие рестораны, сияющие ночные клубы открывались по всей Москве. Представители нового правящего класса — с часами «роллекс», в итальянской обуви, с золотыми браслетами, с мобильными телефонами, женами и подружками, в нарядах от Версаче — с угрюмым видом потягивали благородные напитки. Провинциальные русские красавицы были доступны почти задаром — лучшие из них становились подружками бандитов.

Первой и самой главной покупкой для любого преступника был автомобиль. Улицы Москвы заполонили впечатляющие иномарки. В 1993 году самой солидной маркой считался шестисотый «мерседес» (розничная цена в США около 100 000 долларов, в России вдвое больше); чеченцы и грузины отдавали предпочтение БМВ и таким большим американским машинам, как «линкольн» и «бьюик». Через несколько лет в моду вошли хищные вездеходы: «тойота ленд крузер», джип «чероки», «ленд ровер», «мицубиси монтеро», «исузу трупер». Бандиты гоняли машины быстро и жестко, часто ехали против потока, не обращая внимания на сигналы светофора и милиционеров. Типичный бандитский выезд того времени — черный «мерседес» с затемненными окнами и «ленд крузер» в виде охраны-сопровождения. Многие дорогие иномарки носились по улицам столицы без номерных знаков. Милиция их не останавливала.

Наиболее примечательным символом новой России стали казино. С момента падения коммунизма прошло всего два года, а по Москве открылись десятки казино; российская столица стала напоминать аляповатую версию Лас-Вегаса. В одних случаях казино были слепящими роскошью игорными дворцами, в других — за неоновой рекламой скрывались весьма жалкие заведения.

Как-то летом 1993 года я посетил казино «Черри» на Новом Арбате. Оно открылось в июле и было самым популярным местом в городе; здесь обретались молодые российские бизнесмены, американцы и европейцы, десятки проституток высокого пошиба, стаи профессиональных преступников. Бандитские главари, люди средних лет, были в черном — у одного из них пиджак был щегольски перекинут через плечо, — за каждым ходило по полдюжины «шестерок». Все они были выходцами с Кавказа — их внешность свидетельствовала об этом непреложно.

Вокруг столов толпился народ, перед игроками весело громоздились горки фишек. Многие за один ход рулетки небрежно ставили по тысяче долларов. Этим людям доставляло удовольствие показывать, что такие огромные суммы для них — ничто. Объясняя это странное явление, местный менеджер, англичанин Дейв Сейер сказал мне: «Почти все эти люди не знают, что их ждет завтра, и просаживают все, что у них есть».

У самого казино дела шли прекрасно. «Прибыли — страшно сказать, — тихо радовался Сейер. — Если так пойдет и дальше, мы вернем вложенные деньги (5 миллионов долларов) через четыре месяца» [ 39 ].

Наверху гремела дискотека и мелькали стробоскопические огни. Роскошные женщины двигались в такт музыке, их лица раскраснелись от танцев и наркотиков. Чуть в стороне я заметил в окружении головорезов хрупкого мужчину лет тридцати. Его волосы были выкрашены в рыжий цвет, бросался в глаза оранжевый пиджак — он походил на Алекса, героя «Заводного апельсина». Я заметил, что он знает здесь многих: бандиты подходили к нему бесконечной чередой и что-то уважительно шептали на ухо. Позже, когда он вернулся к своему столику в сопровождении двух помощников, я подошел и представился.

Он сказал, что его зовут Сергей, он доктор-невропатолог. Но ведь среди обедневшей российской образованной элиты доктора — самая мало оплачиваемая группа? Откуда же деньги на клуб, в котором берут 30 долларов за вход, а выпить стоит 10 долларов? «У меня свой бизнес, — последовал ответ. — В таком месте встречаешь много друзей».

Может, бизнесмену вроде Сергея это и по карману, но откуда такие деньги у амбалов в кожаных пиджаках? «Воруют», — пояснил Сергей, осклабившись.

Сергей презрительно отозвался о новых российских банках: они созданы на фонды компартии, а потом оказались замешаны в афере с фальшивыми авизо. Это был знаменитый скандал. В 1992-1993 годах, подкупив кучу чиновников в Российском центральном банке, несколько преступных групп и связанных с ними банков провернули крупнейшую в истории России банковскую аферу. В отделе выплат Центрального банка царил такой хаос, а работники банка оказались так охочи до взяток, что преступникам удалось здорово нажиться.

Типичная схема работала так: открывались две компании, обычно банки. Используя коды, полученные от Центрального банка, первый банк посылал второму фальшивое авизо на перевод денег. Второй банк шел с этим авизо в один из 1400 отделов выплат Центрального банка и получал наличные. Пока власти разбирались, что происходит, оба банка исчезали с деньгами Центрального банка.

Эта банковская афера была одной из самых больших катастроф «реформистского» правительства, которое возглавлял Егор Гайдар. По сведениям из российского правительства, в 1992-1993 годах размер хищений составил 500 миллионов долларов (треть кредитной линии, открытой в том году для России Международным валютным фондом). Многие аналитики утверждали, что потери исчисляются в миллиардах. Большую роль в афере играли чеченские группы, которые действовали частично для себя, а частично — для казны жаждавшей самоопределения Чеченской республики. На этой операции они неплохо заработали (Чечня была идеальным местом для регистрации ложных банков). В этой афере наверняка участвовали многие ведущие коммерческие банки и торговые компании России, иначе провернуть такую операцию не удалось бы [ 40 ].

Я спросил своего нового знакомого, Сергея из казино «Черри»: как насчет иностранных преступников? Ходят слухи, что в Россию потянулись гангстеры из-за рубежа? «Итальянская мафия была, разнюхивала, но потом они уехали, — сказал Сергей. — Наши ребята для них уж больно крутые. Колумбийцы — дело другое».

По утверждению Сергея, в Москве крутилось много колумбийских наркодолларов, их вкладывали в недвижимость и всевозможные предприятия. Россияне, которые продвигали такие сделки, получали на Западе щедрое вознаграждение. «Тут за счет этих дивидендов живут многие», — гордо заявил Сергей.

А кому принадлежит казино «Черри»? «Чеченцам», — не раздумывая, ответил Сергей. Позже сотрудник РУОПа подтвердил, что большая доля доходов из этого казино поступает в одну из чеченских мафиозных групп. Когда же я спросил Дейва Сейера, он назвал четырех владельцев-акционеров: правительство Москвы, закрытая шведская компания, специализирующаяся на казино, российская фирма по продаже иномарок «Тринити Моторс» и частная российская холдинговая компания «Олби» [ 41 ].

У «Тринити Моторс», торговавшей «крайслерами» и другими иномарками, была весьма сомнительная репутация. Основной автосалон «Тринити» находился в одной из лучших точек Москвы: напротив Большого театра. Одним из официальных основателей этого бизнеса, нередко появлявшимся в «Черри», был Владислав Ваннер, он заменил Глобуса на посту главаря бауманской преступной группировки, которую разгромили чеченцы [ 42 ].

Связь «Тринити Моторс» с казино «Черри» можно было предугадать, а вот «Олби» оказался совладельцем неожиданным. Эта компания принадлежала тридцатилетнему предпринимателю Олегу Бойко, отсюда и название «Олби». Он был одним из самых знаменитых новых русских миллионеров. Ему принадлежала сеть магазинов по продаже электроники «Олби-дипломат» и один из крупнейших российских банков, «Национальный кредит». Он был одним из основных внешних инвесторов ведущей российской газеты «Известия», а также главным спонсором политической партии своего друга Егора Гайдара, бывшего премьер-министра, любимца западных средств массовой информации и лидера «молодых реформаторов». Бойко был председателем исполкома партии Гайдара «Выбор России».

Несколько лет спустя я спросил Гайдара: почему он решил сотрудничать с предпринимателем, который, в числе прочего, был крупнейшим акционером казино, которое держали чеченцы.

«О его бизнесе я что-то знал, — ответил Гайдар. — В те времена он был крупным бизнесменом и считался человеком солидным».

«А о его связях с преступным миром знали?»

«Нет».

«Сейчас вы бы согласились, чтобы он помогал вашей партии?»

«Нет, конечно. Это было еще в то время, когда у нас было гораздо больше иллюзий о новом российском бизнесе, о социальной ответственности этих людей» [ 43 ].

Сверхдержава преступности

Года через два после начала демократического эксперимента большинство россиян поняли: страна попала в руки преступников. Для характеристики новой власти взяли иностранное слово «мафия». В народе бытовало мнение, что Россией правят убийцы и мошенники, а каждый член правительства — сообщник. Весной 1993 года президент России Борис Ельцин заявил в своем выступлении, что две трети всех коммерческих структур в России связаны с организованной преступностью, каковая представляет угрозу национальной безопасности России. Еще через год Ельцин снова выразил по этому поводу обеспокоенность, заявив, что Россия превращается в «сверхдержаву преступности». МВД дало следующие конкретные цифры: 40 процентов всего частного бизнеса, 60 процентов всех государственных компаний и до 85 процентов всех банков имеют связи с организованной преступностью [ 44 ].

В 1993 году МВД выявило в стране около 3000 организованных преступных группировок. Через год на специальном совещании в ООН по вопросам международной преступности была названа цифра 5700, эти группы якобы насчитывали 3 миллиона членов. Но пугал не столько быстрый рост российских преступных групп, сколько масштабы захвата российской экономики [ 45 ].

По идее, либерализация экономики должна была привести к тому, что всевозможные теневые операции перерастут в законный бизнес, но произошло обратное: черный рынок засосал новые предприятия. Новый российский бизнес был загнан в мир организованной преступности. Этому способствовали коррумпированные чиновники из государственного аппарата; получалось, что для коммерческого успеха нужны политические связи. Успешному бизнесу мешал обременительный и запутанный налоговый кодекс, и приходилось вести двойную бухгалтерию. Не было эффективной правовой системы, в итоге контракты не имели силы, а получить долги было невозможно без помощи бандитов.

На заре ельцинской России появились тысячи новых банков. Иногда эти учреждения блистали мраморной отделкой, иногда напоминали дешевые лавки с вооруженной охраной. В первые годы ельцинского правления банковское дело было наиболее заманчивым бизнесом. Привлекала легкость доступа к государственным фондам. Если у банкиров были нужные связи, они могли получать огромные прибыли, даже не имея особого представления о финансах и кредитной политике. Крупнейшим источником дохода для российских банков были ссуды Центрального банка с отрицательной процентной ставкой. Например, в феврале 1993 года коммерческий банк с хорошими связями мог получить в Центральном банке ссуду под 7 процентов в месяц. Но в тот же месяц индекс цен на потребительские товары возрастал на 25 процентов. Банк просто превращал рубли Центрального банка во что-то, что не потеряет стоимость (скажем, в товары, имеющие легкий сбыт, или доллары), и снова реконвертировал активы в рубли в конце месяца, в итоге — чистая прибыль в 15 процентов всего за несколько недель. Банки с хорошими связями отлично зарабатывали и на том, что держали у себя депозитные вклады центральных министерств, местных властных структур, больших государственных нефтяных компаний и экспортеров оружия. Опять-таки эти банки выплачивали государству процент, который был куда ниже темпов инфляции, и государственные фонды позволяли им получать огромные прибыли на торговых операциях либо просто на обменном курсе [ 46 ].

Неудивительно, что банки часто становились объектами нападок преступных групп. Жертвами пали десятки банкиров. Третий по величине в России государственный «Россельхозбанк» был крупнейшим из тех, где предстояли перемены; в декабре 1993 года его председатель был убит [ 47 ].

В 1993 году я нанес визит одному из молодых российских банкиров на Новом Арбате. Широкоплечий человек с глазами ящерицы, Владимир Сипачев возглавлял банк «Аэрофлот» (40 процентов принадлежало авиакомпании, 60 процентов — шести физическим лицам). Тридцатипятилетний Сипачев рассказал мне, что сделал карьеру, начав «финансовым менеджером» в промышленной фирме «Атоммаш» в Ростове-на-Дону. В 1989 году начал строить промышленную империю. К 1993 году в его собственности оказались банк «Аэрофлот», карьер по добыче мрамора, небольшая компания по строительству самолетов, металлоторговая компания, несколько радиостанций. Сипачев хвастался своим финансовым гением и утверждал, что в этом году доходы от бизнеса превысят 100 миллионов долларов. Я подкинул ему несколько стандартных вопросов.

«Что вы думаете о политике жесткой экономии МВФ, недавно принятой Россией?»

«МВФ? — искренне удивился он. — А что это такое?»

Я задал второй вопрос.

«Вас, как заметного российского банкира, не беспокоит, что банкиров часто убивают?»

«Почему меня это должно беспокоить? — спросил он. — Что тут необычного? На Западе банкиров убивают постоянно» [ 48 ].

В декабре 1991 года одного из его партнеров по бизнесу, директора московского «Профбанка», Александра Петрова, убили у дверей его квартиры. Но самоуверенность Сипачева, судя по всему, была беспредельной. Один британский бизнесмен рассказывал, как Сипачев подвез его на шестисотом «мерседесе» без номерных знаков. Вместо того чтобы ехать по проезжей части — оживленный Новый Арбат, — шофер погнал машину прямо по тротуару, разгоняя пешеходов и уличных торговцев [ 49 ].

Экспортные отрасли промышленности тоже были лакомым куском для организованной преступности. В 1993 директоров госпредприятий, где проходила приватизация — нефтеперерабатывающие комбинаты, алюминиевые заводы, компании по лесозаготовкам, — отстреливали одного за другим. Один из наиболее уважаемых российских бизнесменов, Иван Кивелиди, крупный промышленник, занимавшийся химической продукцией, председатель «Росбизнесбанка», основатель круглого стола «Бизнес России», был уничтожен особо изощренным образом. В телефонную трубку в его кабинете втерли ядовитый токсин; с пеной у рта Кивелиди рухнул на пол и через три дня скончался [ 50 ].

Убийство стало основным способом борьбы с конкурентами. «Вместо того чтобы употреблять рыночные способы конкуренции и улаживать свои разногласия путем переговоров или в суде, бизнесмены нанимают профессиональных убийц и решают вопросы с помощью оружия», — жаловался Георгий Хаценков, бывший сотрудник агентства новостей ТАСС, открывший несколько ювелирных магазинов [ 51 ].

Перестрелки в Москве исчислялись сотнями, часто происходили средь бела дня. Стреляли из пистолетов, автоматов, под машины подкладывали бомбы, иногда в ход шли даже гранатометы. «Современное оружие (на нас) потоком идет», — замечал генерал Рушайло [ 52 ].

В 1993 году число убийств в России по официальным данным составляло 29 200 — то есть на душу населения вдвое больше, чем в США, где в том году был свой всплеск убийств. За период с 1989 по 1993 год количество убийств в Москве выросло в восемь раз. Эти цифры ужасают, но они — лишь доля от действительного числа этих преступлений в России. Ведь у многих убитых в графе «причина смерти» стояло: «самоубийство», «несчастный случай», «исчезновение». Категория «исчезновение» была по масштабам особенно пугающей. Представитель Московского РУОПа по связи с прессой Андрей Пашкевич сообщал: помимо 30 000 убитых ежегодно еще 40 000 «исчезает». Большинство из этих пропавших без вести, говорил он, наверняка — жертвы убийств. Отсюда выходит: по официальной статистике уровень убийств в России составляет 20 на 100 000 жителей, что вдвое выше, чем в США, но в действительности этот уровень превышает американский в три или даже четыре раза. Жертвами убийц становились известные и занимавшие важные посты люди, а поймать злодеев работникам правоохранительных органов никак не удавалось [ 53 ].

Хотя милиция была не в состоянии остановить волну насилия, многие милиционеры пытались это сделать и гибли в борьбе с преступниками. В 1994 году в перестрелках с бандитами были убиты 185 милиционеров и 572 ранены. Милиции не хватало мощного следственного подразделения, чтобы дать преступникам достойный отпор. Основная структура — РУОП — была недоукомплектована, плохо оснащена и не вполне свободна от политического влияния [ 54 ].

С правовой системой дело обстояло еще хуже. В России никогда не было судей — специалистов по организованной преступности; положений, позволявших заключать с обвиняемыми соглашения о признании вины, в законе не существовало; отсутствовала программа защиты свидетелей. Более того, у российских судей была репутация податливых — они привыкли следовать требованиям властей, к ним можно было подобраться с помощью взяток или угроз. Милиция жаловалась: даже если удавалось арестовать самых отъявленных злодеев, главные свидетели обычно снимали свои показания, а судьям ничего не оставалось, как закрыть дело [ 55 ].

Законы против вымогательства и бандитизма, конечно, были, но они работали, только если преступника брали с поличным. Не было закона, запрещавшего заниматься организованной преступностью, входить в состав преступной группы. Взятки, расхищение средств, отмывание денег, мошенничество — для борьбы с этими явлениями правовых инструментов было явно недостаточно. Например, чтобы вынести приговор по обвинению в мошенничестве, прокурор должен доказать: обвиняемый знал, что совершает мошенничество (другими словами, незнание закона является оправдательной причиной). В России не было законодательства, хотя бы отдаленно напоминавшего американский РИКО (закон о борьбе с организованной преступностью), с помощью которого Америке удалось сломить хребет мафии. В 1995-1996 годах Дума наконец приняла закон о борьбе с организованной преступностью, но его забаллотировал Совет Федерации, где заседали региональные лидеры и люди президента Ельцина; закон этот был принят и подписан президентом только в 1997 году. Закон об отмывании денег прошел через парламент летом 1999 года, но президент Ельцин наложил на него вето [ 56 ].

В 1996 году директор ЦРУ Джон Дейч сообщил Конгрессу США, что в России существуют тесные связи между организованной преступностью и многими членами Думы. По мнению председателя комитета Конгресса Бенджамена Гилмена, именно эти связи тормозили принятие эффективных законов, направленных на борьбу с преступностью. Но основное сопротивление оказывала даже не Дума, а сам Кремль — окружение Бориса Ельцина [ 57 ].

«Будто сидишь в куче дерьма, связанный по рукам и ногам — все запахи чувствуешь, все видишь, а сделать ничего не можешь», — ворчал один из московских сыщиков [ 58 ].

На московских улицах люди со шрамами на лицах, перебитыми носами, бычачьими шеями и могучими бицепсами бросались в глаза. Это были охранники, в прошлом советские спортсмены, потерявшие работу сотрудники КГБ или спецназовцы — затраты на оборону резко сократили, и этим профессионалам, обученным убивать, было просто некуда деваться. В их число входили подготовленные штангисты, гимнасты, борцы, хоккеисты, боксеры, каратисты, снайперы, взрывники; кое-кто мог похвастать тем, что в советские времена защищал честь страны в олимпийской сборной. Увы, социалистическая слава рассеялась, олимпийские медали потускнели. У этих бойцов и спортсменов просто не оставалось выбора: либо в охранную структуру, либо защищать бандитов (часто одно не исключало другое). Общее число «частных охранников» в России, по оценкам, составляло 800 000 человек, и это были отнюдь не пенсионеры, охранявшие автостоянку, а прекрасно подготовленные профессионалы [ 59 ].

Особенно плодородной почвой для вербовки в бандиты стала армия. Когда российские воинские подразделения вернулись из Восточной Европы, без крыши над головой оказались более 100 000 офицеров; их семьям часто приходилось жить в палатках и прочих временных жилищах. Весьма скромные зарплаты офицерам, как правило, выплачивали с опозданием в несколько месяцев. Российская армия сокращалась, и около миллиона воинов были отправлены домой безо всякого пособия. «Когда-то звание армейского офицера было престижно, — жаловался мне Григорий Иванченко, недавно демобилизованный подполковник. — А теперь нам куда — в швейцары или ночные сторожа?»

Стоит ли удивляться, что многие профессиональные военные нашли работу в сфере организованной преступности? Вот как описывал этот процесс генерал десантных войск Александр Лебедь, ставший одним из ведущих российских политиков: «Демобилизованный офицер говорит: «Я двадцать лет служил, я потратил лучшие годы, я там потерял здоровье, воевал там, куда посылала меня Родина. Почему меня просто, как мусор, взяли и выбросили?» Он идет в преступную организацию, а его там встречают с распростертыми объятьями: «Дорогой ты наш бывший товарищ подполковник, ты же вот такой спецназ! Смотри, на тебе орденов скоро на спину надо вешать. Кто же тебя, такую сироту, выбросил? С пенсией 900 000 (150 долларов)? Вот тебе получка три тысячи долларов — и поехали» [ 60 ].

Чтобы заручиться поддержкой военных и обезопасить себя от возможного переворота, президент Ельцин закрывал глаза на коррупцию в высших эшелонах армии. «Паркетный генералитет коррумпирован, — утверждал генерал Лебедь. — Им Грачев выдал колоссальные кредиты. Потом выдал по гектару земли, кое-кому побольше, разрешил пользоваться любыми материалами и любой техникой, и они отстроили себе замки. А потом сказали: ребята, хорошо помните за что? Поэтому будете служить» [ 61 ].

По мере распространения коррупции и анархии под угрозой оказались и гигантские ядерные запасы России. За четыре десятилетия Советский Союз произвел более 50 000 ядерных боеголовок. Даже после того как большая часть ядерного вооружения СССР была выведена из эксплуатации, ключевые компоненты — контейнеры с плутонием или обогащенным ураном — остались. Один западный инспектор видел 23 000 таких плутониевых контейнеров, они хранились в двух сараях на территории бывшего засекреченного города. Сараи по периметру были огорожены колючей проволокой, на дверях висели самые обыкновенные замки. Вскоре элементы российского ядерного арсенала стали появляться на международном черном рынке. Только в 1993-1994 годах немецкая и чешская полиция минимум пять раз задерживала российских преступников, пытавшихся вывезти на Запад компоненты ядерного оружия [ 62 ].

Даже бывший КГБ был не в состоянии помешать проникновению организованной преступности в наиболее чувствительные узлы военно-промышленного комплекса. Коррупция поразила и самое российскую службу безопасности. В 1993 году начальник охраны президента Ельцина Александр Коржаков инспектировал элитное подразделение КГБ «Альфа» и обнаружил, что эта структура стала работать независимо. «Дисциплины в группе уже никакой не было, — отметил Коржаков. — Офицеры подрабатывали на стороне, иногда и рэкетом. Случалось, к одному лавочнику приходили «альфисты» из разных подразделений и требовали дань за охрану. От кого?! От своих же товарищей. Одни утром угрожали, а другие вечером обещали защиту» [ 63 ].

В ответ на мой вопрос о том, как охарактеризовать мафию, председатель Российской товарно-сырьевой биржи Константин Боровой сказал: «Мафия — это попытка имитировать государство. Значит, это собственная система налогов, собственная система безопасности, собственный способ управления. И как только возникает любая форма мафии, она оказывается сильнее, чем государство. Любой предприниматель помимо официальных налогов должен платить налоги этому криминальному государству: подкупать санинспекцию, местную милицию, налоговую службу, арендодателей и, разумеется, платить бандитам за гарантию безопасности, поскольку государство нерыночно, ненадежно, любой нормальный предприниматель, который считает деньги, выбирает мафию» [ 64 ].

«Власть правительства рухнула, но отдельные чиновники сохранили контроль над государственными ресурсами, — объяснял Георгий Хаценков, глава небольшого издательства и фирмы по торговле драгоценными камнями. — И они хотят использовать занимаемое положение, но чтобы наживаться по-крупному, им нужна целая организация — союзники в администрации, коммерческие структуры, чтобы пропускать деньги, головорезы, чтобы заставить людей выполнять обязательства. Вот они и объединяются с преступными группами» [ 65 ].

Другими словами, основная причина скачка организованной преступности в России крылась не в обнищании, не в безработице. Корнями она уходит в первые дни коммунистического режима. У Ленина и его наследников была психология бандитов, и их тайная полиция пользовалась бандитскими методами, чтобы запугать или устранить правдоискателей и политических противников. После приватизации в руках российских крупных политиков и директоров промышленных предприятий оказались самые ценные промышленные предприятия страны. И, чтобы управлять этими компаниями с выгодой для себя (а не для партии или государства), им требовалась защита.

«При старой системе чиновников и административно-командную систему защищала структура власти — КГБ и МВД, — говорил Боровой. — Когда люди, особенно в провинции, обнаруживали какую-то коррупцию и пытались бороться с этим, против них начинала тут же бороться система КГБ. В сегодняшних условиях, когда у административно-командной системы нет защиты, их ставка — криминальные структуры. Они как бы сами их создают сегодня… Сначала мафию экономическую, потом криминальную» [ 66 ].

Я спросил лидера парламентских либералов Григория Явлинского, почему практически весь малый бизнес в России должен платить бандитам. «Потому что власть задействована в этом, — ответил он. — Они вместе работают. Это олигархия. В России есть два слоя людей, которые особенно презирают законы: самый верх и самый низ. Когда самый верх и самый низ смыкаются, тогда появляется такое покрывало, которое покрывает все общество» [ 67 ].

Когда об эпидемии преступности в России я спросил Березовского, он тоже указал на союз между высшими правительственными чинами и бандитами [ 68 ].

Через два года после того, как установился режим Ельцина, преступность проникла на самый высокий уровень государственного аппарата. Глава отдела по борьбе с организованной преступностью в ФБР, Джеймс Муди, заметил: самый главный фактор, который позволяет процветать организованной преступности, — это коррумпированное правительство. «Организованная преступность всегда пытается пробраться на самый верх, — сказал Муди. — И если в правительстве коррупция, кто же остановит организованную преступность?» [ 69 ]

Взрыв у «ЛогоВАЗа»

В этой свободной от закона среде Березовский и строил свою империю. Один из крупных бизнесменов, которые впоследствии стали известны как «олигархи», Березовский оказался втянут в войну между чеченскими и славянскими бандами. После того как на его фирму по продаже автомобилей трижды нападали вооруженные преступники, зиму 1993/94 года он предпочел отсидеться за границей. Вернувшись в Москву в бодром состоянии духа, он выяснил, что бандитская война идет полным ходом. Почти сразу же на него организовали покушение: под дверь квартиры подложили гранату. К счастью, она не взорвалась [ 70 ].

Тем временем российским бандам здорово доставалось. 5 апреля 1994 года Отарик вышел из Краснопресненских бань, неподалеку от дома Российского правительства. Он уже был готов сесть в машину, как из дома напротив раздались выстрелы. Снайпер поразил его трижды. Через несколько минут Отарик скончался.

Со своего насеста в Нью-Йорке за бандитскими разборками в России с растущей тревогой наблюдал Япончик. Убили Отарика — одного из его лучших друзей и одного из лидеров войны с чеченцами. Россия превращалась в хаотическое поле битвы, преступные авторитеты отстреливали друг друга, а средства массовой информации выставляли бандитские сообщества в чрезвычайно невыгодном свете. Предположительно, после смерти Отарика Япончик созвал на слет несколько главарей российской мафии — обсудить вопрос о том, кто возглавит борьбу с чеченцами. Встреча состоялась в Вене. Выбор пал на Сильвестра [ 71 ].

Под вечер 7 июня 1994 года Березовский вышел из новой штаб-квартиры «ЛогоВАЗа» в центре Москвы и сел на заднее сиденье своего «мерседеса». Охранник сел рядом с шофером. Как только машина тронулась с места, прогремел взрыв. В узком переулке стоял начиненный взрывчаткой «опель», и когда машина Березовского проезжала мимо, с помощью дистанционного управления «опель» взорвали. На глазах у Березовского его шоферу оторвало голову. Охранник получил тяжелые ранения — в итоге он лишился глаза. Пострадало несколько случайных прохожих. Березовский, пошатываясь, вышел из машины, одежда на нем дымилась; он сильно обгорел, потребовались месяцы лечения в швейцарской клинике. Через несколько дней взрыв раздался и в штаб-квартире «Объединенного» банка Березовского.

Как и прочие громкие заказные убийства тех лет, покушение на Березовского осталось нераскрытым. Сам он говорил, что это дело рук конкурентов-автодилеров. Один из его коллег по «ЛогоВАЗу» сказал «Коммерсанту», что покушение на Березовского было связано с агрессивной ценовой политикой, которую проводил «ЛогоВАЗ». Несколько месяцев спустя в частных беседах с Ельциным, Коржаковым и другими представителями власти в Кремле Березовский высказал обвинение в адрес телевизионного магната Владимира Гусинского (и его покровителя, мэра Москвы Юрия Лужкова). Когда в конце 1996 года я спросил Березовского, кто же все-таки стоит за этим взрывом, он ответил: «Эта организация действует и сегодня» [ 72 ].

А он не боится, что покушение могут повторить? «Нет, — ответил он. — Они подозревают, что я знаю, кто стоял за этим. Я думаю, что это их остановило. — После зловещей паузы он добавил: — Я не отношусь к числу мстителей» [ 73 ].

Расследуя взрыв у «ЛогоВАЗа», московская милиция вышла на Сильвестра. Оказалось, что у него с Березовским были какие-то «непонятные отношения», как сказал за год до этих событий генерал Рушайло. В марте 1994 года возглавляемый Березовским инвестиционный фонд «АВВА» поместил деньги в «Мосторг-банк» и купил два краткосрочных векселя на 500 миллионов рублей каждый. «Мосторг-банк» находился под контролем Сильвестра; банк по своим обязательствам вовремя не расплатился, перечислив средства куда-то за рубеж [ 74 ].

Именно после этого покушения имя Березовского стало известно всей стране. Милиция сообщала, что в том году это был «самый громкий взрыв в Москве». Президент Ельцин отдал приказ своей Службе безопасности очистить страну от «уголовной грязи». Через несколько дней «Мосторг-банк» наконец выплатил (с процентами) «АВВА» долги по векселям. Березовский улетел в Швейцарию, а разбираться с бандитами оставил своего старого соратника по «ЛогоВАЗу» Бадри Патаркацишвили [ 75 ].

Бандитская война продолжалась. В августе славяне нанесли роковой удар одной из самых сильных чеченских банд — «Лазанье». Они подкараулили и убили Геннадия Лобжанидзе. В течение года еще одного из лидеров лазанской группировки арестовала милиция, а третий сбежал в Турцию.

Но победу славяне праздновали недолго. Ранним вечером 13 сентября неподалеку от Тверской прогремел взрыв. Милиция нашла исковерканный шестисотый «мерседес» — бомба была укреплена под днищем машины и приведена в действие дистанционно. Из-под обломков вытащили обгоревший труп. Это был Сильвестр.

К тому времени Березовский уже вернулся из Швейцарии и на какое-то время попал в список подозреваемых. Но у Сильвестра было много врагов, и раскрыть это преступление так и не удалось [ 76 ].

После гибели Сильвестра бандитские наезды на «ЛогоВАЗ» прекратились.

Вторжение в Чечню

Той осенью бандитские разборки в Москве отошли на второй план —в мятежной Чечне разгорелся кровавый конфликт. Оба конфликта были взаимосвязаны, ведь в Чечне бандиты тоже делили пирог, но там дележ привел к настоящей войне.

Чеченские преступные группировки в Москве и других российских городах не теряли связей с родным краем. Чечня была главным перевалочным пунктом для российских торговцев наркотиками, и бандиты, осевшие в Москве, посылали немалую часть своих доходов домой. Российские чиновники и офицеры служб безопасности, которые опекали чеченские преступные группы в Москве, опекали и чеченское правительство Джохара Дудаева — этому правительству позволялось присваивать миллионы тонн российской нефти задешево, а то и вовсе бесплатно. Чечня была важным звеном российских нефтепроводов, через нее текла каспийская нефть из Баку, через нее же западносибирская нефть доставлялась в Новороссийск. Нефть эта по большей части, сырая или переработанная, шла на экспорт [ 77 ].

«Как она экспортировалась? Кто ее экспортировал? Куда эта нефть пропадала? Никто никогда не пытался это выяснить, — вспоминает бывший министр внешних экономических связей Олег Давыдов. — Во всяком случае, в мою бытность ни одного обращения от чеченцев не было, ни одного распоряжения по Чечне не было, чтобы выделить им определенную квоту, определенный объем нефти для прокачки, ничего такого не было. Чеченцы действовали через подставные лица, через каких-то влиятельных людей, которые им помогали и которым они платили за все эти услуги» [ 78 ].

Президент Дудаев, боевики и бандиты, державшие под контролем чеченское правительство, продавали российскую нефть на мировых рынках и зарабатывали сотни миллионов долларов и для казны своей республики, и для себя. А тем временем чеченские бойцы получали оружие от продажных российских командиров со всей страны, даже с Дальнего Востока. Российские службы безопасности тоже внесли вклад в создание чеченской армии. Когда в 1993 году Абхазия решила отделиться от Грузии и ненадолго развязала гражданскую войну, российские спецслужбы тайно помогали абхазским сепаратистам. На помощь абхазцам пришли чеченцы, получившие у России оружие и прошедшие в России военную подготовку. Самые оголтелые чеченские боевики, такие, как Шамиль Басаев, набирались боевого опыта именно в Абхазии [ 79 ].

«А потом Дудаев решил, что стал большой и сильный, и перестал делиться с московскими покровителями, — говорит генерал Лебедь. — И тогда (Москва) решила воспитать его армией».

Лебедь приводит и другую причину, по которой было решено ввести в Чечню войска: скрыть коррупцию, разъевшую армейскую верхушку. Когда в 1991 -1994 годах Россия выводила свои войска из Германии, командование Западной группы войск распродавало военную технику на черном рынке. Лебедь утверждает: на черном рынке было продано более 1000 бронетранспортеров, главным образом в Сербию и Хорватию, где в то время шла гражданская война. Разграбление армейских складов Западной группы войск происходило, если верить Лебедю, при попустительстве главнокомандующего группой генерала Бурлакова и министра обороны генерала Павла Грачева. Журналист Дмитрий Холодов из «Московского комсомольца» начал расследовать эти обвинения. В октябре 1994 года Холодову передали чемоданчик, якобы содержавший важную информацию по этому делу. Но в чемоданчике оказалась бомба, и Холодов погиб от взрыва прямо у себя на работе. В любом случае, считает Лебедь, скандал с Западной группой войск явился дополнительным стимулом к тому, чтобы начать чеченскую войну. «Для этих с позволения сказать генералов возникла необходимость, чтобы где-то образовалась большая война, где бы сгорело большое количество бронетехники, чтобы можно было списать на эту войну» [ 80 ].

Хотя о масштабах коррупции в Западной группе войск было хорошо известно и российские газеты нередко намекали на нечистоплотность министра обороны Грачева (ему дали прозвище «Паша-мерседес»), мне так и не удалось получить достоверную информацию о том, что вторжение в Чечню было продиктовано желанием скрыть контрабандную торговлю оружием. Но одно очевидно: точно так же, как бизнесмены, становившиеся объектом бандитских нападений, почти всегда являлись жертвами собственных «непонятных отношений» с этими же бандитами, вторжение России в Чечню было следствием такого же рода двойной игры. Преступные организации, захватившие власть в Чечне, были связаны и с видными московскими бизнесменами вроде Березовского, и с многочисленными кремлевскими чиновниками.

Российская армия вошла в Чечню 11 декабря 1994 года. Решение приняли Ельцин и его ближайшее окружение: Грачев, Сосковец, Лобов, Ерин, Степашин — так называемая «партия войны». «Это была не партия войны, — рычит генерал Лебедь. — Это была партия бизнеса» [ 81 ].

Незадолго до вторжения министр обороны Грачев хвастался, что он может взять Грозный «одним десантным полком за два часа». Но на это ушло два месяца, сопровождавшихся беспрецедентным кровопролитием. Бои вели отнюдь не элитные десантные войска, а армейские подразделения, находившиеся поблизости, — недоукомплектованные, состоящие из необученных восемнадцатилетних мальчишек из российской провинции. В центр Грозного вошла длинная колонна бронетехники, без пехотной или авиационной поддержки. Видимо, российские генералы ничего не извлекли из уроков Второй мировой войны — ведь и Сталинградская битва, и битва за Берлин показали, что танки в большом городе — вещь бесполезная. «Танк в городе — это слон в яме, — замечает генерал Лебедь. — Любой мальчишка с балкона выливает на него ведро бензина, бросает окурок — и все загорится».

Из окон и с балконов жилых домов чеченцы обстреливали из гранатометов российские танковые колонны. Тактика была проста: сначала вывести из строя первый танк, потом последний, а уже потом — те, что в середине. Российские солдаты сгорали в танках заживо, либо их отстреливали снайперы, когда они пытались выбраться. Позже русские возвращались и вышибали чеченцев из домов.

К концу 1995 года Грозный был взят и боевые действия перешли в горные районы на юге. Но в Российской армии царил беспорядок. Одни командиры отказывались выполнять приказ к наступлению, другие отказывались соблюдать приказ о прекращении огня. Одни брали взятки, чтобы дать уйти окруженным чеченским подразделениям, другие продавали чеченцам оружие. Чеченцы тоже устроили кровавый разгул: есть видеозаписи, на которых запечатлены издевательства над российскими солдатами — им публично перерезали горло.

Четырнадцатого июня 1995 года чеченцы добились знаменательной победы. Шамиль Басаев, бывший московский «бизнесмен», ставший одним из ведущих полевых командиров, провел террористическую операцию в одном из российских городов. Он провез несколько десятков элитных бойцов в КамАЗах, укрытых брезентом, на семьдесят километров в глубь российской территории; группа прошла сквозь многочисленные контрольные пункты: чтобы охрана не досматривала машины, давались взятки. Наконец, Басаев и его боевики добрались до казачьего города Буденновска, захватили здание городского совета и отделение милиции, взяли 1500 заложников и окопались в городской больнице. Вскоре здание окружили российские милиционеры и подразделения спецназа; несколько попыток взять дом штурмом окончились плачевно. В российских газетах прошла фотография: один из людей Басаева стоит с автоматом у окна, прикрывшись живым щитом — перепуганной русской женщиной. Люди Басаева убили нескольких пленных и выбросили их тела из окна.

После пятидневного противостояния российским телезрителям показали видеозапись: премьер Виктор Черномырдин робко беседует с Басаевым, соглашаясь отпустить последнего. Ему дали автобусы и топливо, чтобы он смог добраться до Чечни. Ему также разрешили взять с собой несколько десятков российских заложников. Кровопролитие в Буденновске унесло около 120 жизней, и российское правительство согласилось на прекращение огня. Прошло полгода, и война возобновилась.

Конец старых авторитетов

К тому времени бандитская война в Москве потихоньку сошла на нет. Ни русские, ни чеченцы победителями в ней не стали. Скорее, они перестреляли друг друга. Были убиты десятки воров в законе. Оставшиеся в живых чеченские главари деликатно ушли в тень. Многие российские «авторитеты» уехали за границу. Япончик попал в нью-йоркскую тюрьму, получил девять с половиной лет за вымогательство. Михась, главарь солнцевской группировки, был взят под стражу в Швейцарии и просидел в тюрьме два года, но потом был оправдан за отсутствием доказательств. Оказавшись в центре всеобщего внимания в первые годы Ельцина, главари преступных групп потихоньку укрылись в кулисах.

Победителями вышли новые российские бизнесмены. Многие из них работали в тесном контакте с чеченцами, солнцевскими, ворами в законе. Они платили бандитам дань, пользовались их услугами для устранения конкурентов, даже допускали представителей мафии в свои правления директоров. Но теперь бизнесмены обрели реальную силу, и бандиты стали им не нужны.

«Период мафиозных разборок наши олигархи прошли достаточно быстро, — заметил в 1998 году в интервью «Коммерсанту» Анатолий Чубайс, тогдашний первый заместитель премьер-министра. — Бизнесмены сыграли серьезную роль в том, что бандитским разборкам пришел конец». Чубайс ссылался на случай в 1994 году, когда Березовский и другие ведущие бизнесмены собрались, чтобы выработать «некоторые принципы делового сосуществования», в том числе и «отказ от заказных убийств» [ 82 ].

Березовский, в то время (1998 год) — яростный политический оппонент Чубайса, счел необходимым дать ответ в той же газете. Он не стал напрямую отрицать выдвинутые обвинения. «Помните тот пассаж, где он (Чубайс) говорит, что мы собрались в 1994 году и договорились между собой отказаться от заказных убийств? — спрашивал Березовский. — Это уже не просто лицемерие, ведь Чубайс подставляет в первую очередь себя. Значит, он все это время имел дело с бандитами, нося в себе это опасение. А президент Ельцин, так уж получается, покрывал бандитов. Это запредел» [ 83 ].

Чубайс был удивительно откровенен, говоря о своем решении взаимодействовать с бандитами. «Выбор в России был не между некриминализованным переходом (к рыночной экономике. — П.X.) и криминализованным переходом, — сказал он мне в начале 1998 года. — А выбор был между криминализованным переходом и гражданской войной» [ 84 ].

Гражданская война все-таки состоялась — в Чечне. Но в Москве, по крайней мере, страсти улеглись. В конце декабря 1994 года был убит один из самых могущественных чеченских бандитов, главарь южнопортовой группировки Хоза Сулейманов. Это было последнее громкое убийство в великой бандитской войне.

Это были поразительные два года. Взрывы бомб, заказные убийства, богатые бизнесмены устраняют конкурентов, главари бандитских групп сражаются за право владеть лучшими промышленными предприятиями страны, правительственные чиновники заключают сделки с закоренелыми преступниками — редкая страна проходит через подобную анархию в мирное время. Почему путь России оказался таким? По иронии судьбы, путь для российских бандитов был открыт либеральными реформами Михаила Горбачева. Вместе с политическими заключенными, вышедшими из тюрем, свободу обрели и тысячи профессиональных преступников. Еще важнее другое — при Горбачеве началось сращение преступного мира с миром бизнеса. Многие из этих новых империй финансировались такими столпами советского общества, как КГБ и ЦК КПСС.

Глава вторая
ПАДЕНИЕ СТАРОГО РЕЖИМА

Реформы Горбачева

В 1986 году с группой итальянских коммунистов я был в Москве в день празднования Октябрьской революции. Это еще был Советский Союз. 7 ноября — главный праздник советской власти. Нам выделили место перед гостиницей «Националь» — оттуда удобно смотреть парад. Утро выдалось очень холодным. Вдоль улицы Горького стояли бронемашины: танки, бронетранспортеры, колесная техника, амфибии — на броне поблескивала свежая краска. Водители танков в кожаных шлемах ежились и подпрыгивали, стараясь согреться на ветру. Войсковые подразделения привезли к месту дислокации задолго до нужного времени.

Парады Советской армии в честь революции проходили на Красной площади каждый год, с тех пор как в 1917 году большевики захватили власть в стране. Самый знаменитый парад, как известно, состоялся в 1941 году, в снегопад, когда гитлеровские полчища стояли на подступах к Москве и советские воины шли на фронт прямо с Красной площади.

Сорок пять лет спустя парад все равно выглядел впечатляюще. В назначенный час войска выстроились. Зрители умолкли. На площадь Революции вырулил лимузин с увешанным орденами маршалом. Машина останавливалась перед каждым подразделением, и зычный голос маршала гремел через громкую связь: «Товарищи! Поздравляю вас с праздником Великой Октябрьской социалистической революции!»

В ответ гремело молодецкое «Ур-ра!».

Маршал уехал в сторону кремлевских башен, и раздался оглушительный рев — водители бронемашин завели моторы. Волна за волной мимо нас с грохотом поползли танки, сотрясая мостовую и обдавая выхлопными газами старые сталинские здания. Следом — пехота, солдаты маршировали в широких колоннах, лица застывшие, каждый шаг выверен, блестят прихваченные легким морозцем сапоги.

Итальянцы взирали с восхищением.

Но Советский Союз уже не был таким могущественным, как могло показаться. В тот год к власти в стране пришел руководитель нового типа. Михаил Горбачев был первым лидером из послевоенного поколения и начал реформировать советскую систему с неслыханной дотоле энергией. Он отказался от коммунистической агрессивности во внешней политике и вместе с президентом США Рональдом Рейганом сумел положить конец «холодной войне». Дома он открыл ворота лагерей и запустил серию реформ, призванных вдохнуть в страну новую жизнь.

Я встретился с Горбачевым в мае 1992 года — смещенный советский президент поразил меня своей бодростью и прямотой. У него был глубокий и красивый голос, смачный южный говорок. В карих глазах читалась теплота, и ты сразу верил, что перед тобой человек достойный и положительный.

«В то время все бродило уже — и в партии, ив стране, и в обществе, — вспоминал Горбачев. — Сначала мы пошли, как и все предшествовавшие нам реформаторы: начали с идеи социально-экономического ускорения. Мы сделали ставку на модернизацию нашего производственного потенциала и технологий, большие капиталовложения двинули в микроэлектронику и отечественное машиностроение» [ 85 ].

Но тут же все пошло наперекосяк. В декабре 1985 года саудовский нефтяной министр, шейх Ахмед Ямани, ведущая фигура в нефтяной картели ОПЕК, объявил: Саудовская Аравия больше не будет поддерживать цены на нефть за счет сокращения производства. И за восемь месяцев мировые цены на нефть упали на 69 процентов. Между тем промышленность Советского Союза переживала нелегкий период, и жизнь страны во многом зависела от гигантских ресурсов нефти и газа. Экономика Советского Союза зиждилась на топливном сырье — почти 50 процентов экспортной выручки страна получала от продажи нефти и газа [ 86 ].

Тяжелейшей ношей для страны была и бесконечная афганская война. Поражение Советской армии в Афганистане дало эффект домино: десять лет спустя солдатам пришлось сражаться с хорошо обученными исламскими боевиками, и не где-то в горах Афганистана, а на территории бывшего Советского Союза — в Таджикистане, Дагестане и Чечне. В 1986 году режиму Горбачева был нанесен еще один удар: катастрофа на атомной станции в Чернобыле. Становилось ясно, что Советский Союз, эта громоздкая и мускулистая структура, вооруженная самыми опасными в мире технологиями, начинает давать сбои. А советские потребители тем временем не ощущали на себе положительные результаты горбачевских реформ. Жилищное строительство велось так же плохо, как всегда. Товары длительного пользования, от холодильников и телевизоров до автомобилей, были плохого качества и в дефиците. Темпы роста экономики продолжали снижаться, и в 1988 году этот рост прекратился вовсе [ 87 ].

Надежды на экономическое возрождение быстро гасли, и Горбачев решил перенести акцент на политические реформы. Он запустил гласность и перестройку. Впервые за семь десятилетий была разрешена свобода слова. Пресса, учебные заведения, правительственные структуры стали ареной страстных публичных дискуссий. Компартия отказалась от официальной монополии на власть и позволила провести всенародные выборы в парламент. Если считать, что в России сегодня установилась демократия, характеризующие этот термин свободы сформировались именно в период гласности и перестройки.

Но результаты реформ были далеки от тех, что ожидал Горбачев. Как только контроль центра ослаб, чиновники и директора предприятий на местах, отведав свободы, разгулялись вовсю. И первым делом начали обогащаться.

Водка

Антиалкогольная кампания — яркий пример того, как реформы Горбачева неожиданно привели к болезненным последствиям. Придя к власти, Горбачев почти сразу взялся за самую трудноразрешимую социальную проблему России: водку. Попытка ввести сухой закон была предпринята в России лишь однажды, при Николае Втором. Он запретил водку в годы Первой мировой войны. Кончилось тем, что правительство обанкротилось, а монархия стала крайне непопулярной. Этот введенный царем запрет остается одной из самых недооцененных причин революции 1917 года.

Горбачевская антиалкогольная политика не имела в виду полное искоренение водки — водка лишь стала труднодоступной и резко выросла в цене. Советского президента проклинали на перекрестках и за кухонными столами по всей стране. В провинциальных городах зримым символом правления Горбачева стала именно антиалкогольная кампания. Вместо того чтобы разрешить алкогольную проблему, новый запрет выплеснул ее на улицы — в форме жутких очередей и скандалов, которые закатывали опустившиеся пьяницы.

Производство водки тем временем перебралось в тень. «Левые» перегонные заводы возникли по всей стране. Контрабандную водку гнали в колхозах, на пищевых комбинатах — почти повсеместно — при попустительстве местной политической элиты, а потом продавали на улицах или из-под прилавка в государственных магазинах. Кое-кто гнал водку из дешевого одеколона, стеклоочистителя, крема для обуви. Ежегодно десятки тысяч россиян умирали от отравления, отведав ядовитого коктейля.

Антиалкогольная компания пропитала ядом и советскую экономику. Государственная монополия на алкоголь всегда была столпом советской финансовой системы, обычно она приносила в бюджет до 25 процентов всего дохода. После запрета прибыли от продажи водки потекли не в казну, а в карманы самогонщиков — так закладывался фундамент первого преступного капитала России [ 88 ].

Доходы от «левой» водки часто инвестировали в «кооперативы» — разрешенный реформами новый частный бизнес (торговые компании, банки, рестораны, магазины). Водочная мафия опутала всю страну и стала смело подкупать чиновников — от местной милиции до судов и секретарей обкомов компартии. И вскоре правительство — единственный орган, способный противостоять организованной преступности, — начало гнить от коррупции [ 89 ].

Через несколько лет от антиалкогольной кампании пришлось отказаться. Но было уже поздно. Государственной казне, популярности Горбачева, борьбе с организованной преступностью — всему этому был нанесен серьезный урон.

Рублевый навес

Через несколько лет после прихода Горбачева сторожевые псы режима (КГБ, первичные парторганизации) с тревогой заметили, что в народе растет недовольство. «Ожидания народа куда выше, чем наши реальные возможности», — признавал в 1990 году премьер-министр Николай Рыжков [ 90 ].

Пытаясь это недовольство как-то обуздать, Горбачев разрешил резко повысить заработную плату. К примеру, в 1989 году средний доход возрос на 12 процентов, хотя экономика оставалась в застое. Государственные доходы упали — снизились мировые цены на нефть и исчезла прибыль от водки, а затраты на социальные нужды росли. Чтобы покрыть денежный дефицит, правительство включило печатный станок. Очевидной инфляции тогда еще не было, потому что цены на большинство товаров жестко контролировались. Инфляция проявлялась в растущей нехватке товаров широкого потребления и длинных очередях [ 91 ].

На руках у населения быстро скопилось много денег, а потребительских товаров становилось все меньше — это явление получило название «рублевый навес». Размер этого «навеса» оценивался в 460 — 500 миллиардов рублей (по официальному обменному курсу — около 800 миллиардов долларов) — половина внутреннего валового продукта СССР. Люди держали деньги либо на счетах в банке, либо у себя дома. В идеале такие деньги могли бы стать долгосрочными сбережениями, но фактически это были сбережения «не от хорошей жизни» — люди просто ждали, когда появится возможность что-то купить. Один из способов избавиться от этого переизбытка — отпустить цены и превратить скрытую инфляцию в самую что ни есть реальную. Но этот путь вел к гиперинфляции, к социальной катастрофе. К счастью, решить проблему можно было иначе [ 92 ].

В октябре 1989 года председатель Федерального резерва США Алан Гринспен посетил Москву и встретился с Горбачевым и другими советскими высокопоставленными лицами. Он уверял, что освобождать цены не следует до того, пока не окрепнет рубль. «Я думаю, что Советы уже отказались от идеи о том, что первым делом надо реформировать цены, — сказал мне Гринспен вскоре после возвращения. — Они понимают, что сначала что-то нужно изменить в финансовой структуре. Рублевый навес нужно убрать с рынка, а уже потом отпускать цены. Возможно, самый простой способ погасить избыточную денежную массу — выпустить облигации, в рублях, так чтобы вся основная сумма и далее часть процентов гарантировалась валютой или золотом» [ 93 ].

Гринспен также говорил о необходимости приватизации, как средстве борьбы с рублевым навесом и дефицитом госбюджета. Только после этих двух шагов — выпустить государственные облигации и провести приватизацию — можно отпускать цены.

Лучшие советские экономисты пришли к тому же выводу. В 1990 году консультант Горбачева Станислав Шаталин и молодой экономист Григорий Явлинский разработали программу неотложных мер и назвали ее «500 дней». В соответствии с этим планом предполагалось нейтрализовать рублевый навес, стабилизировать рубль, освободить цены и поставить страну на рельсы рыночной экономики. Ядром плана «500 дней» была приватизация. Поскольку у государства была вся собственность, а у народа — все деньги, план «500 дней» предусматривал обмен одного на другое. Программа приватизации должна была начаться с незначительных активов — квартиры, земельные участки, магазины, грузовой транспорт, небольшие цеха — и постепенно перейти к крупным фабрикам, шахтам и нефтяным месторождениям [ 94 ].

Отчасти из-за оппозиции консервативного крыла компартии, отчасти из-за собственных марксистских предрассудков Горбачев так и не воплотил в жизнь план «500 дней». И, судя по всему, совершил роковую ошибку.

Требовалась помощь, и Горбачев с коллегами обратились к Западу. Они хотели занять 30 миллиардов долларов с тем, чтобы купить на Западе же товары широкого потребления и перепродать их советским потребителям в десять раз дороже. Таким путем, считали они, удастся избавиться от рублевого навеса, стабилизировать рубль, запустить механизм рыночных реформ. Несколько месяцев западные политики обсуждали вопрос: нужен ли новый «план Маршалла», чтобы помочь Советскому Союзу перейти к демократии, свободному рынку, процветанию. Материального воплощения такая помощь не нашла. Правительства западных стран, возможно обеспокоенные другими международными проблемами, как-то: вторжением Ирака в Кувейт, — послали в Советский Союз экономистов, юристов, консультантов — но не деньги.

«Так или иначе, правительство США решило не оказывать помощь Советскому Союзу банковскими ссудами либо реструктуризацией долгов, — позже заметил Горбачев с горечью в голосе. — Оно сделало шаг навстречу только тогда, когда и страна и рубль рухнули» [ 95 ].

Первые шаги Бориса Березовского в бизнесе

Борис Березовский произвел свой первый набег, когда положение в Советском Союзе стало кризисным. До 1989 года он входил в советскую научную элиту (в 1991 году даже был избран членом-корреспондентом Академии наук). Будучи удачливым советским ученым, Березовский получал зарплату около 500 рублей в месяц (примерно 800 долларов по тогдашнему официальному курсу). Но сегодня он говорит, что в бизнес его толкнул отнюдь не материальный стимул. «Я для бизнеса больше приспособлен генетически, чем для науки, — говорит он. — То есть я был очень счастлив, когда занимался наукой, но наука менее динамична, чем бизнес» [ 96 ].

Березовский родился в Москве 23 января 1946 года в еврейской семье. Он вырос в столице и получил одно из лучших образований, каким располагал Советский Союз: факультет электроники и компьютерной техники Лесотехнического института. Этот факультет был одним из засекреченных научных учреждений Советского Союза, здесь занимались не лесным хозяйством, а разработкой космических программ. Далее он учился на знаменитом мехмате МГУ. Потом попал в Академию наук, где и проработал двадцать пять лет, исследуя теорию принятия решений [ 97 ].

Видимо, он был хорошим ученым. В 70-е годы защитил кандидатскую диссертацию по прикладной математике, а в 1983 году — докторскую. В Академии наук он возглавил одну из лабораторий Института управления, который специализировался на внедрении автоматических и компьютерных систем в промышленность [ 98 ].

Подобно многим, Березовский видел: горбачевские реформы проваливаются. Они вовсе не оживляли Советский Союз, наоборот — ускоряли его распад. Антиалкогольная кампания высосала из государства прибыли и породила поколение миллионеров-контрабандистов. Черный рынок цвел пышным цветом, резко возросла преступность. Рублевый навес увеличивался от месяца к месяцу. Очереди становились все длиннее, а прилавки магазинов — все безрадостнее.

Представитель научно-промышленной элиты, Березовский не пошел по пути большинства других преуспевших предпринимателей того времени и не стал заводить свое маленькое дело: магазин, ресторан, строительная компания. Ему требовалось что-то крупное, какое-то надежное советское промышленное предприятие, за которое можно было уцепиться. Желаемое он нашел в тысяче километров к востоку от Москвы, в провинциальном Тольятти, где находился крупнейший в России автопроизводитель — «АвтоВАЗ». В Институте управления Березовский уже работал с этим гигантом — поставлял туда автоматизированные системы. Теперь к руководству «АвтоВАЗа» он явился с коммерческим предложением.

«АвтоВАЗ» возник в середине 60-х годов как образцовое предприятие — Леонид Брежнев хотел обеспечить советских граждан такими же товарами, какие пользовались спросом на Западе. Для первых моделей оборудование и чертежи предоставил итальянский «фиат». Я побывал на «АвтоВАЗе» летом 1996 года и обнаружил, что по сравнению с первоначальным итальянским проектом завод мало изменился. Город Тольятти, названный в честь лидера итальянских коммунистов, ничего особенного собой не представлял — разбитые дороги, малопривлекательные жилые корпуса. До горизонта тянулись колышущиеся поля. Плавно и достойно, приближаясь к устью Каспия, несла свои воды Волга.

Завод находился на окраине города. Это был автомобильный монстр: огромный, интегрированный по вертикали, управляли им бездарно. Технология безнадежно устарела. Завод производил 2000 автомобилей в день, но сами модели — в основном «жигули» и «Нивы» — были довольно примитивными (по большей части, «фиаты» эры 60-х). На средненькую машину «АвтоВАЗ» расходовал в тридцать раз больше человеко-часов, чем американцы или японцы на хорошую [ 99 ].

К тому времени крупнейшие автопромышленники мира отдавали предпочтение небольшим сборочным цехам, использовали гибкую методику производства; много готовых узлов приобретали на других заводах и применяли модульную сборку. Но сборочный конвейер «АвтоВАЗа» выглядел совершенно иначе. Он тянулся на пару километров, одно рабочее место за другим; никаких модулей со стороны не было — машины собирались по мелким частям. Видимо, эти части не всегда подходили. Кругом стучали молотки: сальники вбивали молотком, двери подгоняли молотком, бамперы — молотком. На участке сборки двигателя я видел, как человек вручную закручивал поршни, а потом вколачивал их молотком. Если на конвейере и работали роботы, мне они не попались.

Именно в этом динозавре Борис Березовский узрел для себя коммерческую выгоду. В 1989 году он обратился к руководству «АвтоВАЗа» с предложением: частная компания готова поставить заводу программное обеспечение. Частные компании в Советском Союзе были в основном либо кооперативами, либо совместными предприятиями с иностранными партнерами. Березовский разбирался в тонкостях современной советской торговли и знал, что совместное предприятие — путь наиболее простой и выгодный, потому что предполагает существенные налоговые льготы и дает право переводить половину прибылей за рубеж. Хотя Березовский делал лишь первые шаги в бизнесе, у него были планы сотрудничества с иностранными компаниями — он хотел зарабатывать деньги в России и держать по крайней мере часть доходов за рубежом. В качестве партнера по совместному предприятию Владимир Каданников — директор «АвтоВАЗа» — предложил итальянскую фирму «Лого систем», занимавшуюся автоматизацией производства. Эта туринская фирма работала с «АвтоВАЗом» не один год и обещала стать послушным и понятливым партнером [ 100 ].

В мае 1989 года был создан «ЛогоВАЗ». В компанию вошли несколько физических лиц — Березовский, Каданников, управляющие «АвтоВАЗа» с коммерческой жилкой. Президентом новой компании стал Каданников, генеральным директором — Березовский. Официально задача «ЛогоВАЗа» заключалась в том, чтобы автоматизировать процесс сборки на «АвтоВАЗе». Повысить производительности труда на таком важном производственном объекте — это соответствовало намерениям Горбачева модернизировать советскую промышленность. Но обновлять промышленные компьютерные системы «ЛогоВАЗ» не стал — новая фирма почти сразу же занялась продажей автовазовских автомобилей [ 101 ].

Новая миссия КГБ

В том, что преуспевший советский ученый занялся продажей автомобилей, не было ничего необычного. Даже учреждения, далекие от коммерции, например Центральный Комитет КПСС, ударялись в бизнес. Комплекс в стиле «арт нуво» на Старой площади, где располагался ЦК, был традиционным средоточием власти в СССР. Стоянка перед ним всегда была запружена черными и серыми «Волгами» в идеальном состоянии, водители послушно дежурили рядом. В зданиях Центрального Комитета было около тысячи кабинетов. Здания соединялись пешеходными пролетами и тоннелями.

Об интригах в этих коридорах власти, выложенных красными коврами, ходят легенды. Человеку постороннему всегда было трудно понять, какие именно фракции состоят в оппозиции друг к другу. Но результаты этой таинственной борьбы определяли судьбу всей страны. Именно на заседаниях Центрального Комитета в 20-е годы победу одержал Сталин — и тут же принялся истреблять конкурентов. Именно здесь в 1953 году Никите Хрущеву удалось взять под стражу шефа сталинской охранки Лаврентия Берия и казнить его. А в 1964 году благодаря интригам Центрального Комитета уже Хрущев был смещен со своего поста и уступил место Леониду Брежневу. В 1985 году Центральный Комитет КПСС избрал руководителем страны Михаила Горбачева.

Международный отдел ЦК отвечал за финансирование иностранных компартий. Офшорные предприятия, налоговый рай, фирмы-пустышки, отмывание денег — во всем этом сотрудники международного отдела изрядно поднаторели. Реализацией таких проектов обычно занимался КГБ. В 80-е годы КГБ открыл много фиктивных банков и торговых предприятий в офшорных зонах — Греция, Кипр, Италия и Португалия. Миллиарды долларов были переведены на счета этих учреждений через «Внешэкономбанк». Механизм, как правило, был следующий: партия нефти, металла или леса продавалась предприятию, которое КГБ открыл за границей, по цене, во много раз ниже цен мирового рынка. Далее это предприятие перепродавало полученный товар уже по рыночной цене, а прибыль от продажи оставляло себе. Теперь же, когда крах Советского Союза стал неизбежен, международный отдел ЦК и КГБ решили применить ту же схему уже в интересах коммунистической номенклатуры [ 102 ].

Помимо нескольких отделов Центрального Комитета, КГБ был единственным советским учреждением, которое в этих тяжелых обстоятельствах предприняло решительные шаги. КГБ получил задание: сохранить власть правящей советской касты, номенклатуры, даже если сам коммунизм падет. КГБ вместе с международным отделом ЦК разработал операцию по переводу миллиардов долларов на счета частных компаний в Советском Союзе и за рубежом. Это была поразительная операция [ 103 ].

Полиция в России всегда относилась к своей работе творчески. В царские времена тайная полиция отнюдь не была сборищем любопытных проныр, это была чрезвычайно изобретательная организация, которая вынашивала и воплощала в жизнь удивительные и масштабные проекты. К примеру, чтобы отвлечь рабочий класс от революционных идей, царская тайная полиция создала монархистские профсоюзы. Эти организации действовали весьма успешно, но в какой-то момент ушли из-под опеки и ускорили то самое событие, которого власти пытались избежать: революцию.

Советская охранка действовала с еще большим рвением. До 1991 года КГБ занимался промышленностью, транспортом, телекоммуникациями, армией, милицией, культурой. С давних времен он научился проникать в ряды оппозиции. Термины «агент-провокатор» и «провокация» в Советском Союзе были известны повсеместно (да и в других странах по всему миру, куда дотянулся своими щупальцами КГБ). Классическая провокация сводилась к следующему: агент проникал в группу оппозиционеров и выводил ее на дорогу, которая вела к самоуничтожению. Подобные операции были фирменным блюдом КГБ, чьи агенты тайно внедрялись в потенциально опасные структуры: монархические общества, группы диссидентов, церкви, сионистские организации, группы из мира искусства, группы этнических сепаратистов.

Осенью 1990 года я познакомился с Олегом Калугиным, генерал-майором КГБ и бывшим главой контрразведки ПГУ. Свое ведомство Калугин охарактеризовал так: «КГБ просто отличался большей гибкостью. Скажем, партийные органы считали, что рок-музыку нужно было запрещать и не допускать. А КГБ считал, что надо было разрешать, но держать под контролем» [ 104 ].

Когда я спросил, проник ли КГБ в нарождающееся демократическое движение, генерал Калугин, который обычно предпочитал обтекаемые ответы, отреагировал внятно и четко. «Ничего подобного, — отрезал он. — Такой политики не было».

Через девять лет мы с Калугиным встретились в Вашингтоне, где он оказался в комфортабельной ссылке. Он раскрыл мне истинную роль КГБ в становлении «демократической» России.

В ходе эпохальных выборов 1990 года — первых свободных выборов в национальный парламент, а также в парламенты республиканские и региональные — КГБ оказал поддержку нескольким тысячам кандидатов; в большинстве случаев их избрали. По утверждению Калугина, КГБ помог создать первую некоммунистическую политическую партию: партию Владимира Жириновского с неуместным названием «Либерально-демократическая». Задача Жириновского сводилась к следующему: много кричать, воспламенять национальные чувства, но не предпринимать никаких радикальных действий. Калугин также утверждает, что националистическая группа «Память», чьи экстремистские лозунги вызвали тревогу на Западе в конце 80-х, образовалась при помощи КГБ. Некоторые сотрудники КГБ стали играть заметную роль в демократическом движении; например, Владимир Путин оказался главным помощником наиболее красноречивого сторонника демократических свобод, Анатолия Собчака [ 105 ].

Человеком, отвечавшим в КГБ за состояние внутриполитической арены, был генерал Филипп Бобков. Этому ветерану службы к началу перестройки было уже под шестьдесят, он возглавлял Пятое управление КГБ. «Функция Пятого управления была очень широкая, — вспоминает генерал Калугин. — Это наблюдение за политической чистотой советского режима. Это значит держать под контролем прежде всего интеллигенцию, как самую заразную часть населения. Это значит держать под контролем церковь, потому что церковь была представителем враждебной идеологии. Это контроль за культурой, искусством, наукой, спортом, образованием и так далее» [ 106 ].

Пятое управление Бобкова занималось также преследованием советских диссидентов, от Солженицина до Сахарова. Искусство засылать шпионов и осведомителей в потенциально опасные гражданские группы, ставить туда на руководящие посты агентов КГБ было доведено в отделе до совершенства. Но с приходом Горбачева советское правительство отказалось от политической слежки. Вскоре люди из главка Бобкова начали просачиваться в растущее демократическое движение, в новые частные предприятия. Самого Бобкова повысили — он стал заместителем председателя КГБ. Пятое управление продолжало оставаться в его ведении, но теперь он вел и Шестое, в прошлом это подразделение занималось экономическими преступлениями, а теперь пристально следило за новыми кооперативами [ 107 ].

В 1990 году некий полковник Леонид Веселовский из Первого главного управления КГБ подготовил секретную записку на имя крупного партийного функционера Николая Кручины, где изложил новую стратегию. Кручина в ЦК отвечал за собственность компартии. В документе из КГБ предлагалось создать сеть банков и торговых компаний, в России и за рубежом, перевести туда на «чрезвычайный период» миллиарды долларов правительственных фондов и держать там для коммунистической номенклатуры, пока не наступит более благоприятное время.

«Средства, поступавшие в виде доходов в партийную кассу и не отражаемые в финансовых документах, могут быть использованы для приобретения анонимных акций фондов отдельных компаний, предприятий, банков, что, с одной стороны, обеспечит стабильный доход, независимо от дальнейшего положения партии, а с другой стороны, эти акции могут быть в любой момент реализованы на фондовых биржах с размещением капитала в иных сферах с целью обезличивания партийного участия, но с сохранением контроля, — говорилось в записке Веселовского. — Для исключения возможных помех при проведении таковых операций в условиях чрезвычайного периода необходимо создать как на территории СССР, так и за его пределами специальные группы быстрого реагирования на изменение ситуации, укомплектованные профессионально подготовленными инструкторами из действующего резерва КГБ СССР или из особо доверенных лиц, привлеченных к сотрудничеству как на добровольной основе, так и из лиц, по тем или иным причинам увольняемых из КГБ СССР» [ 108 ].

Эта стратегия была реализована. Правящая компартия пришла к решению: раз черный рынок не по зубам, надо в него влиться. Новые предприниматели, выбранные ЦК и КГБ на роль хранителей коммунистической «черной кассы», состояли из тайных агентов и бизнесменов-бандитов, поднявшихся на водке и кооперативах. Именно так получили свой первый капитал многие будущие российские миллиардеры [ 109 ].

Березовский, видимо, не входил в число тех, кому перепало из тайных фондов КГБ. Он не был миллионером, санкционированным компартией. Почему? Свою роль мог сыграть и возраст: предприниматели, на которых компартия делала ставку, в основном были выходцами из комсомола, им было где-то под тридцать, а Березовскому — уже за сорок. Но он не мог не заметить, что коммерческий успех в России зависит от официальной опеки.

«Уходя со сцены, КГБ не просто исчез, он оставил блоки, финансовые и политические, опираясь на людей, которые КГБ помогали, — позднее вспоминал генерал Калугин. — Не забывайте, что партия сохранила немалое состояние и огромную собственность. У самого КГБ денег не было — но он их распределял. Как только началась приватизация, эти фонды стали исчезать. Их поглотило не правительство — с юридической точки зрения эти деньги принадлежали не правительству, а партии. Эти деньги попали на черный рынок [ 110 ].

Крупные суммы из средств, распределенных через КГБ, легли на счета в иностранные банки. Сам генерал Калугин, возглавляя в управлении контрразведку, помогал переправлять эти деньги. В 1978 году Первое главное управление открыло агентство экономического шпионажа, так называемый Восьмой отдел, чтобы вести операции с иностранными банками. «Мы внедрили наших людей, кагэбэшных людей, специалистов, в наши банки, советские и совместные, например, в Сингапуре и Лондоне, — вспоминает Калугин. — На этой основе мы смогли заниматься манипуляцией на золотых рынках». (Советский Союз, второй по величине производитель золота в мире, мог влиять на цену на золото.) [ 111 ]

Западные разведки знали, что КГБ запустил программу по отмыванию денег, но решили не вмешиваться, даже когда стало ясно: эти деньги в большой степени расхищаются агентами, бесчестными бизнесменами и просто бандитами. Когда ЦРУ, например, в 1992 году получило от российского правительства косвенную просьбу помочь отыскать пропавшие миллиарды, оно отказалось, боясь раскрыть собственную агентурную сеть [ 112 ].

Конечно, держать такую масштабную финансовую операцию в полной тайне было невозможно. В феврале 1991 года (последний год правления Горбачева) в газетах появилась любопытная история. Геннадий Фильшин, заместитель министра внешней торговли в новом Российском правительстве Бориса Ельцина (в отличие от советского правительства Михаила Горбачева), якобы работал над сделкой, цель которой — приобрести 7,5 миллиарда долларов в обмен на 150 миллиардов рублей. Партнером по сделке была неизвестная британская компания «Дав трейдинг интернэшнл». Во главе ее стоял англичанин, перебравшийся в Южную Африку. По условиям сделки «Дав трейдинг» продавала российскому правительству 7,5 миллиарда долларов, а на вырученные рубли приобретала российские товары и работающие на экспорт предприятия. Останутся ли доллары, полученные Российским правительством, в офшорной зоне или будут переведены в Россию, было неясно. Неясно было и другое: где такая малозначительная компания, как «Дав трейдинг», могла взять столько долларов? Позднее европейские правоохранительные агентства выдвинули версию — британская фирма, возможно, действовала в интересах колумбийского картеля по торговле наркотиками. Но прежде чем сделка состоялась, сведения о ней просочились в советскую прессу. Российский парламент начал разбираться, и сделку запретили. Фильшину пришлось уйти в отставку, само же расследование было прекращено [ 113 ].

Аналогичная операция состоялась в ноябре 1990 года в офшорной зоне на британском острове Джерси, между советским Центральным банком и парижской финансовой структурой, к услугам которой нередко прибегал КГБ. Эта компания называлась «Financial Management Со» или «Fimaco». За пять лет в 90-е годы «Fimaco» скрыто проводила для российского Центрального банка операции на огромные суммы (по оценке бывшего на тот момент генеральным прокурором Скуратова — 50 миллиардов долларов), а прибыли — сотни миллионов, а то и миллиарды долларов — оседали в офшорной зоне. Свидетельств того, что эти прибыли вернулись в Россию, нет; они были распределены между частными банками, консультационными фирмами, некоммерческими фондами [ 114 ].

Огромные средства ЦК и КГБ, спрятанные за границей, редко пересылались обычным банковским переводом. Ведь сначала их требовалось отмыть. Самый простой способ скрыть перемещение крупной суммы в офшорную зону — заключить фиктивный контракт с иностранной фирмой. К концу эры Горбачева операции в сфере советской внешней торговли стали приобретать чрезвычайно нешаблонный характер.

Растущую тенденцию вести внешнюю торговлю через сомнительных посредников олицетворял Марк Рич, печально известный международный торговый магнат. Прослывший вундеркиндом еще в 70-е годы за ловкую торговлю нефтью, Рич в 1983 году сбежал из США — его обвинили в преступном заговоре, мошенничестве, уклонении от уплаты налогов и торговле с противником (Иран). Теперь этот пятидесятилетний миллиардер жил в Швейцарии, где совмещал шикарную жизнь крупного международного дилера с необходимостью все время оглядываться по сторонам. Выдавать его Швейцария отказывалась, но у США были подписаны серьезные соглашения об экстрадиции почти со всеми другими странами Европы [ 115 ].

Марк Рич относился к разряду бизнесменов, которые наживаются на несчастьях других. В 1990 году он оказался в сложном положении. Цены на металл упали. Два его основных нефтеторговых партнера — Ирак и Кувейт — из международной торговой системы выпали. Рынки, где он чувствовал себя уверенно, переживали не лучшие времена. Когда я спросил конкурентов Рича о его бизнесе, они нарисовали чрезвычайно мрачную картину.

«Когда на торговлю с Южной Африкой наложили эмбарго, Рич поставлял им нефть, и ему щедро платили, — говорил Дитер Бетчер, директор лондонского филиала компании по продаже металла «Металгезелшафт А.Г.». — Теперь эмбарго сняли, навар уже не тот» [ 116 ].

Латинская Америка? «Лет двадцать назад в таких латиноамериканских странах, как Чили и Венесуэла, посредникам было раздолье, — сказал Джонатан Платт-Миллс, директор британского конгломерата «Лонро». — Но теперь там поумнели, имеют дело с клиентами и поставщиками напрямую» [ 117 ].

Ближний Восток? «Дни безудержной торговли и безумных товарных сделок, когда какой-нибудь ближневосточный шейх мог по дружбе уступить тебе нефть по 4 доллара за баррель, давно прошли», — сказал Свенанг Медаас, глава московской компании «Фибро энерджи», филиала финансовой компании «Саломон» [ 118 ].

Итак, традиционные источники почти высохли, и Рич нашел новый способ делать деньги: надувать некомпетентных советских чиновников. Весь бывший Советский Союз бурлил — прибыль от продаж нефти и металла вдвое, а то и втрое превышала прибыль от продаж в других странах мира. Именно на советском бизнесе Рич преумножил свое состояние и довел мировой объем продаж до 30 миллиардов долларов [ 119 ].

Хотя Рич поддерживал довольно тесные отношения со многими вождями КПСС, его роль в программе КГБ по отмыванию денег неясна. Безусловно, бегству капитала из СССР он способствовал. Пользуясь его опытом, бывшие сотрудники КГБ уходили в «независимые» и присваивали себе прибыль за посредничество [ 120 ].

Рич торговал с Советским Союзом всем, чем можно: зерно, сахар, цинковый концентрат, глинозем; ему платили нефтью и алюминием, никелем, медью и другими металлами. Благодаря этой торговле Рич приобрел колоссальный вес на товарно-сырьевых рынках мира, ежегодно пропуская через свою фирму 2 миллиона тонн алюминия во многом за счет своих советских покупок и контролируя треть мирового спотового рынка этого металла [ 121 ].

«Мы обеспечиваем российские компании инвестициями, ноу-хау, помогаем входить на мировой рынок во времена, когда другие западные фирмы либо отворачиваются от России, либо предъявляют завышенные торговые требования», — заявлял Рич в российской прессе несколько лет спустя, когда его деятельность подверглась пристальному изучению [ 122 ].

Фактически же Рич высасывал из России деньги — он приобретал товары по внутренним ценам, продавал за рубежом, а свою прибыль регистрировал в Швейцарии, в зоне налогового рая. В 90-е годы российские трейдеры уже успешно делали это сами, но Рич был первым и действовал масштабно. Строго говоря, по советским законам его деятельность была противоправной, но его пособники в Союзе отнюдь не были дураками. Его сделки обычно включали в себя тайные соглашения с директорами нефтяных и алюминиевых заводов, сложные схемы проплаты, охватывавшие весь земной шар [ 123 ].

Одним из главных партнеров Рича был сорокалетний предприниматель Артем Тарасов, ставший одним из пионеров российского грабительского капитализма. Тарасов, наполовину грузин, вырос на побережье Черного моря, учился в Горном институте и Высшей школе экономики при Госплане СССР, работал в Московском правительстве. Как только в 1987 году разрешили открывать частные предприятия, он основал кооператив «Техника» — экспортировал сырье и ввозил персональные компьютеры. Ему удалось кое-что заработать. Следующей его компанией был «Исток», который разросся в экспортную империю — в частности, в аренду сдавались железнодорожные составы, депо, портовые мощности, суда и складские помещения [ 124 ].

Летом 90-го года Тарасов сыграл важную роль в финансировании правительственной программы «Урожай-90». У Российского правительства не хватало наличности, и суть разработанной им программы заключалась в следующем: заплатить колхозам векселями, которые впоследствии можно будет обменять на импортные товары народного потребления. Тарасову предложили погасить 10 процентов векселей по программе «Урожай-90». Республиканское правительство Бориса Ельцина дало ему лицензию на экспорт мазута и разрешило держать доходы за рубежом — беспрецедентная привилегия для частного торговца, — имея в виду, что прибыль он использует для погашения векселей. Топливо за рубеж он продал, но импортные товары советские колхозники так и не получили. Это был знаменитый скандал [ 125 ].

«Да, Тарасов был нашим учителем, — позднее с горечью признавался Олег Давыдов, ветеран Министерства внешних экономических связей. — Он купил мазут на внутреннем рынке по 36 долларов за тонну, а продал за рубежом по 80. И все это время выступал по телевизору и учил нас, что такие сделки необходимы, какие на этом можно заработать деньги, что Министерство внешних экономических связей — плохая организация, потому что не позволяет людям нормально зарабатывать. Министерство внешних экономических связей все время только этим и занималось, только разница шла не в карман Тарасова, а в государственный бюджет» [ 126 ].

Свидетельств того, что Березовский вел дела с Ричем или хотя бы встречался с ним, нет, хотя их интересы ненадолго пересеклись на рынке по экспорту алюминия. Но Березовский, несомненно, во многом перенял у Рича стратегию вывоза капитала из России. В этом смысле швейцарский коммерсант был учителем Березовского, да и многих других российских бизнесменов и финансистов [ 127 ].

В 1991 году достоянием гласности стала еще одна сомнительная сделка в сфере международной торговли. На сей раз «засветилась» компания АНТ, закрытое акционерное общество, основанное несколькими представителями военно-промышленного комплекса с помощью советского премьера Николая Рыжкова и нескольких его министров. Компанию возглавил генерал КГБ. В 1990-1991 годах компания тайно проводила крупные экспортные сделки, не ставя в известность Министерство внешних экономических связей. Цены продаж были намного ниже цен мирового рынка, разница попадала к неизвестным партнерам за рубежом. АНТ в конце концов «прокололась» при попытке вывезти большую партию танков, артиллерии и прочего военного оборудования для каких-то покупателей за рубежом. Расследование толком не провели, но Рыжкову пришлось уйти в отставку [ 128 ].

Позже о бегстве капитала в последние годы Советского Союза я говорил с Егором Гайдаром, первым постсоветским премьер-министром. «В структуре внешних экономических сделок Советского Союза была масса загадок, — сказал Гайдар. — Мы закупали оборудование по многим видам изделий по аномально высоким ценам и с предоплатой, а много из своей продукции поставляем по очень низким ценам».

Какой бы ни была природа этих подпольных операций — «Fimaco», АНТ, дело Фильшина, — но примерно в 1990 году золотовалютные резервы Советского Союза испарились. Я спросил Гайдара: что произошло? Коммунистические боссы и КГБ вывезли богатство из страны? «По статистике внешней торговли это проверить нельзя, — ответил Гайдар. — Разумеется, все3 пошло на обслуживание импортных контрактов или финансовые операции. Другое дело, были ли эти импортные контракты нужны и по каким ценам закупались эти импортные товары. Вот это по статистике не проверить».

В начале 80-х советский золотой запас составлял 1300 тонн (в те дни около 30 миллиардов долларов). Всего за два года, с 1989-го по 1991-й, большая часть этого золотого запаса (около 1000 тонн) была продана. В то же время валютные резервы Советского Союза упали с 15 миллиардов долларов в начале правления Горбачева до 1 миллиарда в 1991 году. Хотя выяснить истинное состояние платежного баланса СССР на то время практически невозможно, можно утверждать, что в 1990-1991 годах Советский Союз за счет бегства капитала потерял около 20 миллиардов долларов [ 129 ].

Опустевшая казна не могла не привести к тому, что статус Советского Союза на мировой арене снизился. В конце 1989 года пала Берлинская стена, и страны бывшего социалистического лагеря обрели свободу. Полгода спустя Ирак (традиционный союзник СССР) вторгся в Кувейт. США стали готовиться к войне, и Горбачев поддержал союз с Западом против Саддама Хусейна. Власть Горбачева в собственной стране неуклонно ослабевала.

В ноябре 1990 года я снова оказался в Москве в день празднования Октябрьской революции. На сей раз в число приглашенных на церемонию я не попал. Начало парада смотрел по телевизору, остальное слушал по громкоговорителю, каких еще было много в центре Москвы. Потом решил пойти на Красную площадь.

Ведущие к Кремлю улицы были пусты, стояло солидное оцепление. Я попытался зайти с другого конца, от гостиницы «Россия». Там пускали только по специальным пропускам, но я предъявил свое журналистское удостоверение, поупрашивал как следует и проник на Красную площадь со стороны храма Василия Блаженного. Официальные лица и активные коммунисты шли мимо меня с площади с напряженными и даже ошарашенными лицами (оказалось, какой-то человек, проходя по Красной площади мимо трибуны, где стоял Горбачев, выстрелил в советского президента и был тут же арестован).

У стен храма Василия Блаженного стояла небольшая группа активистов среднего возраста и выкрикивала лозунги. «ГОРБАЧЕВ И ЯКОВЛЕВ — АГЕНТЫ СИОНИЗМА!» — прочитал я на одном транспаранте со звездой Давида. «ХВАТИТ ПРОДАВАТЬ ОТЕЧЕСТВО!» — гласил другой. Это была «Память» — антисемитская группа, довольно громко заявившая о себе в последние годы правления Горбачева. Впоследствии оказалось, что «Память» зарождалась при помощи КГБ. Идея заключалась в том, чтобы как-то структурировать национальные чувства русского народа и придать им политический оттенок, напугать тем самым общественное мнение Запада и заставить помочь умеренному Горбачеву, как «единственной альтернативе» силам экстремизма [ 130 ].

Услышав, что демократы готовят свою демонстрацию, возглавляемую Борисом Ельциным и мэром Москвы Гавриилом Поповым, я прошел мимо Кремля на площадь Революции. Там собралось несколько тысяч человек, в основном молодежь, но пожилых интеллигентов тоже хватало. Вообще, толпа была пестрая: анархисты, бабушки, молодые очкастые интеллектуалы, студенты, тут же сновали невзрачные человечки, они втирались в каждую группку и каждый разговор — провокаторы КГБ. В первых рядах был Ельцин, боевитый, под белой рубашкой чувствовался мощный торс, а рядом — Попов, приземистый и смугловатый, нервно поглядывавший по сторонам.

Милиция не пускала колонну на Красную площадь. Из рядов демократов выдвинулись оборотистые бабушки. «Сынок, не обижай старуху, дай нам пройти», — упрашивали они милиционеров. «Мы имеем право пройти на площадь! — кричали мужчины. — С нами Ельцин и Попов!»

В конце концов милиция разомкнула кордон, и демократы с шумом высыпали на булыжную мостовую Красной площади, двинулись к Мавзолею и храму Василия Блаженного.

«В отставку! В отставку!» — скандировала толпа, обращаясь к мраморной трибуне Мавзолея Ленина, на которой час назад стояло все Политбюро. «Демократия!» — кричали люди кремлевским стенам и правительственным зданиям за ними.

Участники официальной коммунистической демонстрации давно ушли с площади, остались только уборщики да гвардия плечистых парней — защитников коммунизма. Эти крепыши стояли спиной к Кремлевской стене и метали свирепые взгляды, как и положено всем хорошим коммунистам. Это были либо сотрудники КГБ в штатском, либо обученные боевым единоборствам комсомольцы. Несколько лет спустя я видел те же лица среди московских преступников. Но в тот день они охраняли от Ельцина старый порядок. Переминаясь с ноги на ногу, они смотрели исподлобья, полные желания намять бока этой богеме и интеллигентам, несущим знамена демократии. Демократы прошли мимо и скрылись за памятником Минину и Пожарскому.

Связь с Лозанной

Березовский в то время неплохо зарабатывал, продавая автомобили «АвтоВАЗа», но, наблюдая со стороны за Марком Ричем и другими торговцами, он решил, что экспорт российского сырья — бизнес весьма привлекательный, им стоит заняться. Для этого требовался партнер, у которого есть опыт международной торговли сырьем и который умеет направлять финансовые потоки, не оставляя много следов. В начале 1991 года в сопровождении Николая Глушкова, главного финансиста АвтоВАЗа и одного из основателей ЛогоВАЗа, Березовский отправился в Швейцарию — в Лозанну.

Лозанну считают одной из финансовых столиц Швейцарии — она не так велика, как Женева (если говорить о частных банках) или как Цюрих (корпоративные банки), зато удобно расположена и известна низкими уровнями налогов и нежесткими законами. Это один из процветающих швейцарских городов — деревушка, которая обзавелась собственными небоскребами. Ее булыжные мостовые украшены дорогими ресторанами, бутиками, торговыми центрами. Наиболее известным корпоративным резидентом считается Международный олимпийский комитет. Каждые четыре года он заставляет замирать от волнения народы всего мира — проходят выборы места для зимних и летних олимпийских игр. Менее заметным обитателем Лозанны, но мало уступающим Олимпийскому комитету по географии своей деятельности является крупная торговая фирма «Andre & Cie.».

Основанная в 1877 году и по сей день принадлежащая членам семьи Andre, эта корпорация торгует главным образом зерном и сахаром, но продает по всему миру и другие товары и услуги. Штаб-квартира компании расположена в центре Лозанны: большое стеклянное здание в окружении зеленых лужаек и сосен, с видом на Женевское озеро. В мраморном вестибюле, как положено, сидит сотрудник службы безопасности; на стене напротив — картины и схемы нефтяных танкеров и других судов для перевозки насыпных и наливных грузов. На ярко освещенных пяти или шести этажах честолюбивые молодые коммерсанты сидят за компьютерами или названивают по телефонам.

Компания «Andre» начала заниматься бизнесом с Россией еще в 1978 году — был период разрядки, и несколько крупных западных корпораций пытались это использовать. К моменту появления Березовского, в 1991 году, «Andre» продавала России зерно и сахар, а также швейцарскую промышленную технику и имела желание увеличить объем операций [ 131 ].

Одной из ключевых фигур в компании был Аллен Мэйр, бизнесмен средних лет, он вел российские проекты с 1981 года. Он возглавлял в Лозанне российский отдел компании «Финко» (финансовая компенсация), полуавтономной дочерней фирмы «Andre».

Она занималась финансовыми расчетами со странами, где не было конвертируемой валюты. «Финко» специализировалась на товарообменных сделках, бартерных соглашениях и сложных схемах, позволявших обменивать валюту в особо темных уголках мирового рынка. «Отдел компенсаций в «Andre» — структура чрезвычайно предприимчивая, если сделка возможна, она делает все, чтобы сделка состоялась, — говорит Мэйр. — Чтобы сделать структуру действенной, необходимо найти партнера, с которым возможны общие интересы» [ 132 ].

Аллен Мэйр быстро понял, что таят в себе перемены, начатые горбачевской перестройкой. В советскую эпоху вести бизнес в России западным компаниям было достаточно просто. Конечно, нужные контакты и знакомства требовались и тогда, но, в общем, советские государственные коммерсанты исходили из четких экономических принципов. Обычно Госплан СССР давал чиновникам-коммерсантам указание: требуется такой-то товар в таком-то количестве; дальше следовало определить, какая западная фирма предлагает наиболее выгодные условия в смысле цены, качества и сроков поставки. У Советского Союза, как у торгового партнера, была прекрасная репутация: советское торговое ведомство отличалось честностью и прямотой, не пыталось уклониться от уплаты по счетам. В конце 80-х, когда центральное правительство стало терять власть и бизнесом занялись полунезависимые коммерческие организации, рынок стал коррумпированным — сделки заключались среди своих.

«Я понял, что для успешной работы в России нужен российский компаньон, — говорит Мэйр. — Раньше так вопрос не стоял. Но с 1990 года иметь своего человека на рынке стало просто необходимо. Будущие события показали: бизнес привлекателен и интересен, когда к нему, если можно так выразиться, можно подойти изнутри» [ 133 ].

Компаньоном, которого искал Мэйр, оказался Борис Березовский — он мог ввести «Andre» в «интересные» зоны российского рынка. «Впервые мы встретились в Лозанне, — вспоминает Мэйр. — Он попросил о встрече. Я сказал: если у вас есть предложение — я готов. В то время я очень хотел найти компаньона в России. Он рассказал о себе, о том, чем занимается «ЛогоВАЗ». Подробностей разговора я не помню, но этот человек показался мне интересным и приятным в общении. Они (Березовский и Глушков) предложили: «Давайте будем работать вместе». Мы просто ответили: «Почему же нет?» [ 134 ]

Одним из сотрудников «Andre», участвовавшим в переговорах с Березовским на раннем этапе, оказался Кристиан Маре, который позже возглавил московское отделение швейцарской фирмы по торговле зерном. Березовский Маре понравился. «Он выгодно отличался от типичного российского бизнесмена — в нем было много западного, — вспоминает Маре. — Идеи так и сыпались из него, но их еще нужно было реализовать, воплотить в жизнь. Глушков же был ближе к земле» [ 135 ].

Российская «золотая лихорадка» манила коммерсантов из «Andre & Cie.». «Нас интересовала покупка автомобилей, — говорит Мэйр. — Мы знали, что реэкспорт машин с «АвтоВАЗа» уже имел место. Нам казалось, что подключиться к этой сфере интересно — ничем подобным раньше мы не занимались» [ 136 ].

Аллен Мэйр убедил «Andre & Cie.» установить деловые отношения с Березовским не просто как с компаньоном, но и на основе долевого участия в нескольких компаниях, начиная с самого «ЛогоВАЗа». Почему торговый дом, созданный сто с лишним лет назад и пекущийся о своей репутации, согласился спутаться с малоизвестным предпринимателем на рынке, уже прославившемся и коррупцией, и преступностью? «В то время выбор в России был не так велик, — сказал Мэйр. — В России 1991 года было непросто найти человека с прекрасной репутацией, с потрясающим прошлым. Когда определяешь качества потенциального компаньона, многое решает интуиция. Встречаешься с человеком, вы что-то начинаете вместе — а потом смотришь, что будет дальше» [ 137 ].

Со своей стороны Березовский хотел перерегистрировать «ЛогоВАЗ» и стать совладельцем компании, зарегистрированной за рубежом, но партнерство с итальянской фирмой «Logosystem» его больше не устраивало. Системы автоматического управления более не представляли для него интереса, ему требовалась чисто торговая фирма. Ему хотелось, чтобы совладельцем «ЛогоВАЗа» стала швейцарская компания, но чтобы управляли ей только россияне. С этой идеей он обратился к «Andre».

В «Andre» для «ЛогоВАЗа» подобрали подходящую структуру — швейцарскую компанию «Anros S.A.». Она была основана «Andre» в 1977 году для совершения операций в Юго-Восточной Азии. Основа владения —предъявительские акции, то есть владельцы не зарегистрированы, это просто физические лица, на руках у которых акционерные сертификаты. Такая практика была в ходу в США до краха фондовой биржи в 1929 году, после чего она вышла из моды из-за того, что поощряла коррупцию. Когда «Anros» была основана в 1977 году, все 100 процентов предъявительских акций были у «Andre». 28 мая 1991 года «ЛогоВАЗ» был перерегистрирован, тогда же перерегистрировали и «Anros», и 99 процентов акций этой компании в конечном итоге оказались у российских компаньонов [ 138 ].

С формальной точки зрения «ЛогоВАЗ» продолжал оставаться совместным российско-швейцарским предприятием с долями 50 на 50, компания имела право на различные налоговые льготы и на то, чтобы часть прибылей держать за рубежом, фактически же, за исключением небольшой доли, компания принадлежала Березовскому и его российским компаньонам [ 139 ].

Осенью 1996 года я спросил Березовского: кому же принадлежит «ЛогоВАЗ»? «Главные акционеры — частные лица, — ответил он. — Число акционеров исчисляется пальцами на одной руке. Это люди, которые создавали эту компанию. Двое из них не имеют никакого бизнеса, кроме «ЛогоВАЗа», и они — основные мои партнеры». Он добавил, что, по сути, «ЛогоВАЗом» владеют те же люди, которые занимают в этой компании ведущие управленческие посты [ 140 ].

Если учесть роль «ЛогоВАЗа» в последующем разграблении «АвтоВАЗа», весьма удивителен следующий факт: основными акционерами «ЛогоВАЗа» являлись руководители «АвтоВАЗа» — президент Владимир Каданников, финансовый директор Николай Глушков, коммерческий директор Александр Зибарев и помощник Каданникова по финансовым вопросам Самат Жабоев.

«Безусловно, кто-то представлял обе стороны, и «ЛогоВАЗ», и «АвтоВАЗ», — признавал позже Ив Кенде, директор «Andre». Другими словами, «АвтоВАЗ» продавал свои машины на особых условиях независимой торговой фирме «ЛогоВАЗ» и одновременно поручал «ЛогоВАЗу» вести свои финансовые дела — в итоге руководители «АвтоВАЗа», являясь акционерами «ЛогоВАЗа», имели возможность обогащаться лично [ 141 ].

Для Березовского перерегистрация «ЛогоВАЗа» была заметным достижением. Советский Союз еще не рухнул, однако некий российский бизнесмен, безо всякой оглядки на КГБ или другую внешнеторговую структуру советского истэблишмента, организовал сложную международную финансовую структуру — в нее входили солидные иностранные фирмы и компании-прикрытия; она пользовалась налоговыми льготами. Совместное предприятие с «Andre & Cie.» утвердило Березовского в роли одного из пионеров российской версии капитализма. Этот автокоммерсант разработал и воплотил в жизнь два ключевых элемента стратегии, принесшей ему неслыханное богатство. Во-первых, личные связи с руководством крупнейшего российского предприятия, во-вторых, наличие международной финансовой системы, позволявшей выкачивать из этого предприятия все деньги.

Путч

Между тем по всему Советскому Союзу росло недовольство. Из-за отсутствия сигарет по стране прокатились табачные бунты — толпы недовольных курильщиков громили магазины, киоски, автостанции [ 142 ].

Прогнозы на урожай 1991 годы были неутешительными — ниже прошлогоднего на 23 процента. С отчаяния советские колхозники начали резать скот. На прилавках магазинов было пусто, как никогда. Сообщалось о налетах обнищавших крестьян на грузовые составы на Транссибирской магистрали. Дефицит государственного бюджета нарастал, и Горбачев был вынужден снизить расходы на социальные нужды. Впервые в истории Советского Союза прошли забастовки шахтеров и массовые волнения трудящихся. «Горбачеву осталось править несколько месяцев», — сказал мне в начале 1991 года Олег Воронин, один из лидеров горняков [ 143 ].

Если пытаться покрыть дефицит с помощью печатного станка — финансовый взрыв неминуем. Необходимо было срочно что-то предпринять. Но правительство Горбачева словно парализовало, оно ни на что не могло решиться.

Мои друзья говорили: грядет военный переворот. Советская армия недовольна, она лишилась младших братьев в Восточной Европе, сократила затраты, отправила в отставку полмиллиона офицеров. В нескольких городах: Вильнюсе, Баку, Тбилиси — армия применяла оружие против вышедшего на улицы населения. Две советские республики — Армения и Азербайджан — вели открытую войну за Нагорный Карабах. Генерал Громов, бывший командующий советскими войсками в Афганистане, часто упоминался как кандидат на роль Наполеона, дабы совершить военный переворот.

19 августа 1991 года всему миру предстало поразительное зрелище. По CNN были переданы желтые, размытые, снятые ночью кадры: танки на улицах Москвы. Столицу захватили танкисты и десантники. Горбачев был изолирован на своей вилле на Черном море. К власти пришла структура под названием ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению). Недовольные офицеры и раздраженные лидеры компартии организовали путч против Горбачева и его реформ.

Однако новый парламент Российской Федерации, размещавшийся в Белом доме на берегу Москвы-реки, не сдавался. Избранный президент Российской Федерации Борис Ельцин поначалу беспомощно ждал развития событий на загородной даче. Проявив отвагу и ловкость, шеф его личной охраны Александр Коржаков умудрился привезти Ельцина в Белый дом. По пути Коржаков с Ельциным преодолели кордон спецвойск КГБ, которым, видимо, было предписано остановить российского президента любой ценой; но войска КГБ не произвели ни единого выстрела [ 144 ].

Армейские подразделения, на которые опирались путчисты, окружили Белый дом, но активисты-демократы простояли перед ними стеной всю ночь, подвергаясь серьезной опасности. Противостояние длилось двое суток. Несколько военных подразделений, включая тульских десантников генерала Павла Грачева и Александра Лебедя, отказались выполнить приказ о штурме демократического бастиона. Вместо этого десантники организовали кордон из бронетехники, чтобы защитить Белый дом от «беспорядков и вандализма». Это событие стало ключевым моментом осады (Грачев и Лебедь впоследствии получили высокие посты в правительстве Ельцина: Грачев стал министром обороны, Лебедь — секретарем Совета безопасности) [ 145 ] .

На третий день армейские подразделения отступили. Организаторы путча бежали и вскоре были арестованы. Борис Ельцин произнес пламенную речь с балкона Белого дома, и сотни тысяч ликующих граждан праздновали победу демократии на Красной площади, размахивая гигантским российским (не советским) флагом. На Лубянке, перед зданием КГБ, толпа скинула памятник Феликсу Дзержинскому, основателю советской охранки.

Во время попытки переворота большинство населения вело себя нейтрально. Их судьбу решала на диво немногочисленная группа политиков, военных и активистов-демократов.

После того как августовский путч провалился, распался и КГБ, этот «щит и меч» компартии. Его подразделения были распределены как минимум среди четырех разных правительственных структур. Огромное количество сотрудников КГБ, часто не самых глупых, вообще оставило службу и создало «мини-КГБ» в частных компаниях. Гигантская структура агентов и осведомителей КГБ оказалась распыленной. Кто-то из этих людей превратился в новых бизнесменов, начавших свой бизнес с фондов КПСС [ 146 ]. Не прочь поживиться были и многие предприниматели, назначенные КГБ. В течение нескольких лет по российскому деловому миру катилась волна громких убийств — следствие борьбы за деньги партии. Поскольку КГБ был структурой не правительства, а Коммунистической партии, его сотрудники не подчинялись ни правительству Ельцина, ни осиротевшей компартии России. Последняя исходила желчью от ненависти к поднявшимся с помощью КГБ предпринимателям и постоянно твердила, что эти предприниматели, в числе прочих достижений, украли деньги компартии.

Распихать коммунистические деньги по коммерческим структурам — это был далеко не единственный проект времен перестройки, которым руководил КГБ и который в конечном счете нанес России серьезный ущерб. КГБ также проник в некоторые преступные группировки и спонсировал их деятельность. ФБР, например, давно заметило, что советские секретные службы помогли встать на ноги многим известным российским преступникам. В их число входили Япончик, Отарик, главари солнцевской преступной группировки, несколько чеченских банд. И вскоре «агенты» вышли из-под неусыпного ока «хозяев» и стали кроить страну на свой манер [ 147 ].

Вот где корни крушения России: КГБ и КПСС были не способны действовать напрямую. Они постоянно вели двойную игру. И совершили ту же ошибку, которую за сто лет до них совершила царская охранка — царской тайной полиции казалось, что она проникает в революционное движение и контролирует его, на самом же деле она подпитывала революцию. Точно так же и КГБ породил бандитов и капиталистов, которые в конечном счете разрушили страну. Такого исхода не желали ни настоящие коммунисты, ни российские патриоты. Теперь, оглядываясь назад, можно сказать: план ЦК—КГБ оказался колоссальной ошибкой. Доктор Франкенштейн создал монстра, а тот разорвал цепи и пошел куролесить.

Для Березовского падение коммунизма было доброй вестью. Он никогда не был связан с боссами компартии, зато был в хороших отношениях с новыми лидерами — с Егором Гайдаром, Анатолием Собчаком, Анатолием Чубайсом и другими «молодыми реформаторами», которые составляли ельцинский «кухонный» кабинет. Кто-то из них, например Петр Авен, молодой экономист и новый министр внешних экономических связей, был старым другом его семьи; кто-то, как Михаил Ходорковский, заместитель министра топлива и энергетики, вскоре стал близким партнером по бизнесу; с кем-то знакомство состоялось на ниве общественной жизни в 80-х годах. 6 сентября 1991 года, три недели спустя после августовского путча, «ЛогоВАЗ» получил от Министерства внешних экономических связей специальную экспортную лицензию. По этому документу автодилер Березовский получал право экспортировать нефть, алюминий и другое стратегическое сырье. Теперь у Березовского был доступ к главным российским источникам твердой валюты [ 148 ].

Смерть во внутреннем дворе

Падение советского режима произошло в основном бескровно. В ходе путча по официальной статистике погибло три человека: три демократа, раздавленные танками. Но была и еще одна жертва: Николай Кручина, человек, ведавший собственностью партии в ЦК. Через несколько дней после путча Кручина упал из окна своего кабинета. С этой смертью новые российские предприниматели вздохнули свободнее. Человек, знавший, куда рассованы деньги ЦК и КГБ, уже ни с кем не сможет поделиться своими тайнами [ 149 ].

Глава третья
РАЙ ДЛЯ ТРЕЙДЕРОВ

Решение о ликвидации Советского Союза

Из августовского путча 1991 года Ельцин вышел победителем, и теперь его первостепенная задача заключалась в том, чтобы избавиться от конкурента, претендовавшего на руководство страной: президента Михаила Горбачева. Но Горбачев занимал свой пост на законных основаниях, в соответствии с Конституцией страны. И тогда в начале декабря Ельцин прилетел в Белоруссию, в охотничий заповедник Беловежская пуща, где встретился с лидерами двух крупных славянских республик — президентом Украины Леонидом Кравчуком и президентом Белоруссии Станиславом Шушкевичем. 8 декабря они решили упразднить Советский Союз и объявить о независимости своих стран. Это решение, принятое через 9 месяцев после национального референдума, в ходе которого 76 процентов граждан проголосовали за целостность Союза, было неконституционным и антидемократичным [ 150 ].

В итоге Советский Союз — жесткая централизованная структура — распался на 15 республик, их возглавили правительства националистического и во многом антикапиталистического толка. Например, в Грузии президентом стал бывший диссидент Звиад Гамсахурдиа. Придя к власти, Гамсахурдиа проявил себя старомодным тираном, тут же натравив милицию на политических противников; в конечном счете, произошел переворот, его низвергли и убили в перестрелке с правительственными войсками в горной деревушке. На Украине к власти пришли бывшие лидеры компартии, чей крайний национализм сочетался с категорическим отказом менять социальное и экономическое устройство. В Казахстане, крупнейшем экспортере зерна среди бывших советских республик, правительство запретило казахским крестьянам продавать урожай за пределы республики. Всюду в бывшей советской империи появились новые пограничные столбы, а корыстолюбивые таможенники придирчиво взимали обременительные пошлины. Жители соседних деревень и родственники вдруг оказались по разные стороны государственной границы.

Для России географические перемены оказались катастрофическими. Ее границы съежились до границ 1613 года. Одним росчерком пера были списаны примерно 50 миллионов человек, считавших русский язык родным. Эта акция привела в состояние крайнего негодования писателя-диссидента Александра Солженицына.

«Представьте себе, что в один прекрасный день два или три (ваших) штата на юго-западе в 24 часа объявили себя совершенно независимыми от США, суверенным государством, где единственным языком утверждается испанский, — бушевал Солженицын. — Все англоязычные жители, хотя их роды жили там уже двести лет, в течение года-двух должны сдать экзамен по испанскому языку и присягнуть новому государству. Иначе не получат гражданства и будут стеснены в гражданских, имущественных и служебных правах. Какова бы была реакция Соединенных Штатов? Не сомневаюсь, что немедленное военное вмешательство» [ 151 ].

Валовой внутренний продукт во всех бывших советских республиках (исключая крохотные государства Прибалтики) резко пошел вниз. Через несколько лет либеральный парламентарий Григорий Явлинский заметил: «То, что Советский Союз был политически обречен, не вызывало сомнений. Но совершенно было необходимо, сохранить (единый) свободный рынок и рынок сбыта. Они (министры Ельцина) этого не сделали. Более того, главным тезисом было оттолкнуть все республики» [ 152 ].

Гайдаровские реформы

Тридцатитрехлетний экономист Егор Гайдар отвечал на вопросы мягким тенорком; говорил он быстро, будто его ответы были всем очевидны. Он понравился Борису Ельцину, и тот доверил ему вершить судьбы России.

«Социалистическая экономическая система — очень целостная система, — объяснял Гайдар. — Нельзя из нее вытащить один элементик, скажем несвободные цены, и полагать, что она будет работать. Для того чтобы она работала, необходим… эффективный Госплан, система приказов, которые выполняются, жесткие санкции, возможность посадить директора завода, который не отгружает продукцию туда, куда нужно, снять главу местной администрации, который не отгружает зерно по заказам, изъять зерно у колхоза, который не хочет тебе его отдавать. Вот тогда эта система хуже-лучше может работать.

Эта система в 1989-1990 годах быстро разваливалась. К осени 1991 года, когда формировалось наше правительство, она уже не работала вовсе. В Госплане работали, но раз перестали сажать за неисполнение директив, так перестали исполнять.

Представьте себе, что вы — директор совхоза. Вам предлагают сдать ваше зерно за ничего не стоящие деньги, которые ничего не могут купить. Раньше вы знали, что если вы не сдадите, то в лучшем случае вас снимут с работы, а в худшем посадят в тюрьму. А сегодня вы знаете, что по закону вас нельзя ни уволить, ни посадить. Будете вы сдавать зерно? Конечно, нет.

Эта ситуация очень похожа на ту, которая была в России в 1918 году. Есть только два выхода. Либо ты начнешь стрелять, реквизировать зерно, а если не соглашаются — сажать в тюрьму. Либо немедленно и без раздумья создать предпосылки, при которых деньги работают».

Зимой 1991/92 года в магазинах было шаром покати. Люди делали запасы. «Я знал, что у меня происходит с хлебоснабжением, — говорит Гайдар. — Знал, сколько у меня вагонов с зерном, сколько запаса. Знал, что при оптимальном варианте, — что можно свободно им маневрировать — нам хватает зерна при сниженных нормах потребления до середины февраля».

Умереть с голода и замерзнуть от холода — вот два великих фантома российского воображения. Возможно, Гайдара не следует винить в том, что его охватила паника. «Рассуждать некогда, — вспоминает он свои тогдашние мысли. — Люди начнут умирать с голода» [ 153 ].

Гайдар знал: если освободить цены, не решив при этом проблему рублевого навеса, начнется гиперинфляция. Но 2 января 1992 года цены на все товары, кроме стратегических, были освобождены — и сразу взлетели до неба. Директора магазинов приписывали к ценникам нули. Покупатели таращили глаза. Вот рост цен к концу года: яйца — 1900 процентов, мыло — 3100 процентов, табак — 3600 процентов, хлеб — 4300 процентов, молоко — 4800 процентов. Между тем ставка на вклады в банках составляла несколько процентов, зарплаты росли незначительно. И сбережения россиян, копившиеся десятилетиями, вылетели в трубу [ 154 ].

«Шоковая терапия» Гайдара — это, как говорили шутники, «сплошной шок и никакой терапии». Валовой внутренний продукт России в 1992 году снизился на 19 процентов, еще на 9 процентов в 1993 году, еще на 13 процентов в 1994-м — и так далее почти все 90-е годы. К концу десятилетия великая сверхдержава обрела статус обнищавшей страны третьего мира.

Довольно внятным показателем того, как драматично проходил переход России к рынку, является неумолимое падение рубля по отношению к доллару. Дни, когда один рубль в горбачевской России примерно был равен одному доллару, канули в прошлое — к концу 1992 года один доллар стоил 415 рублей. А к концу эры Ельцина за один доллар уже давали около 28 000 (старых) рублей. Правительство Ельцина не захотело вводить временный валютный контроль, как это успешно сделал Китай в годы экономического бума в 80-е и 90-е годы. Американский экономист и бывший советник Рональда Рейгана Джуд Ванниски в то время замечал: «Деньги — это беспроцентный долг государства перед своими гражданами, и к этому долгу государство должно относиться с уважением» [ 155 ].

По мнению Григория Явлинского, правительство Гайдара совершило колоссальную ошибку, освободив цены в одночасье. Насущной нужды капитулировать перед инфляцией не было, замечает Явлинский. «Да, была определенная истерия, но, с моей точки зрения, угрозы голода тогда не было, — говорит он. — Полки были пусты, но они были пусты все последние годы» [ 156 ].

Мер по защите пожилых, малоимущих и больных от растущих цен принято не было, и гиперинфляция 1992 года решительным образом сказалась на средней продолжительности жизни россиян, но альтернативе своей политике Гайдар не видел. Позднее он сказал мне, что не мог приватизировать квартиры и садовые участки за наличные, потому что против этого был коммунистический парламент; не имело смысла приватизировать и магазины, утверждал он, до освобождения цен; не помогли бы и государственные облигации, потому что в гарантии правительства население не верило [ 157 ].

Итак, ценовая реформа несла страшные разрушения, при этом не воплощались в жизнь другие аспекты демократических реформ. «Они абсолютно игнорировали всю социальную сферу, все, что касается государственного строительства, все, что касается конституционности, законности, парламента, — говорит Явлинский. — Иначе говоря, они абсолютно игнорировали вопросы гражданского общества, чтобы на его основе вести экономическую деятельность. Даже вопросы экономической политики, напрямую не связанные с необходимостью отпустить цены, были отодвинуты далеко в сторону: промышленная политика, институциональные изменения, демонополизация, все вопросы, связанные с конкуренцией, с рынками, с введением ясных правил игры» [ 158 ].

Отсутствие институциональной реформы внесло свой вклад в крах гайдаровской программы. Советская промышленность строилась на «рациональной» основе, среди промышленных предприятий не было почти никакой конкуренции или дублирования. Когда все предприятия принадлежали государству и подчинялись диктату Госплана, конкурентные структуры, возможно, и не требовались. По многим группам товаров: автомобили, тампоны, авиационные двигатели, стиральные порошки — весь советский рынок обслуживали один или два больших завода. Стоило этим предприятиям освободиться от контроля правительства, они превратились в хищнические монополии, теперь они диктовали условия и клиентам, и поставщикам.

«Ключевой вопрос 1992 года заключался в том, какой путь выбрать: освободить старые советские монополии или освободить общество от старых советских монополий? — говорит Явлинский. — Надо ли полностью освободить коммунистическую номенклатуру от всякого контроля, сказать директорам-коммунистам и коммунистической номенклатуре: вы свободны, делайте, что хотите?» [ 159 ]

«Алиса»

Когда Егор Гайдар разрушил плановую экономику, отпустил цены и отменил Госплан, следствием стал хаос. Промышленные предприятия не знали, куда отправлять продукцию, как за нее получать деньги, где брать поставки. В этом хаосе важную роль на российском рынке оптовых и экспортных продаж взяли на себя торговые компании, подобные «ЛогоВАЗу» Березовского.

В марте 1992 года я оказался в «Алисе», одной из ведущих новых торговых компаний. Она находилась в неприметном большом здании на Ленинском проспекте, дом 45. «Алиса» скрывалась за бесхитростной стальной дверью в углу здания. Внутри два вооруженных хмурых человека в камуфляжной одежде проверили мои документы. Куда-то позвонив, один из охранников повел меня в подвальное помещение. Мы прошли мимо нескольких комнатенок, это был подземный лабиринт с тускло освещенными коридорами и линолеумными полами.

Наконец мы вошли в какую-то каморку без окон. Над круглым столом, окруженным старыми креслами и диванами, висела лампа с зеленым абажуром. На столе — полная окурков пепельница. В углу стояло охотничье ружье. Скорее, эта была комната для игры в покер, а не для проведения переговоров.

Вскоре появился хозяин: Герман Стерлигов, двадцатипятилетний худосочный парень с нечесаными волосами и грязными ногтями. Как соучредитель «Алисы», он был одним из самых богатых людей в России. Он хвастался своими подвигами и наслаждался своей скандальной репутацией. Он показал на две дырки в стене, объяснив, что это следы от пуль — пару месяцев назад по ним стреляли.

«Потом мы их достали, — сказал Стерлигов. — У нас сейчас, как Чикаго в 20-е годы. — Он закурил и надел широкополую шляпу — пародия на Джеймса Кэгни. — Показать, как работает моя служба безопасности?»

Он нажал под столом кнопку. Тишина. Потом по коридору раздался топот ног, послышались крики. Тягостная секунда ожидания — и в комнату, грохнув дверью, ворвались три молодца в камуфляжной одежде. Закричав что-то невразумительное, они направили на меня дула пистолетов. Я замер. Они огляделись по сторонам. «Все в порядке?» — спросил один.

Стерлигов кивнул, и парни ушли, хлопнув за собой дверью. «Будь это боевая тревога, вас бы швырнули на землю, а уж потом стали спрашивать, кто и что, — пояснил Стерлигов. — Вдруг у вас под столом пистолет?»

Стерлигов рассказал, что его охранное агентство называется «Алиса X» и насчитывает шестьдесят человек, включая бойцов КГБ, которые участвовали в нападении на президентский дворец в начале афганской войны [ 160 ].

«Алиса» встроилась в новый рынок, продавая стратегическое сырье — спецметаллы, которые Советский Союз держал про запас на случай ядерной войны. От других московских коммерсантов мне было известно, что два номинальных владельца «Алисы», Герман Стерлигов и его старший брат Дмитрий, были племянниками Александра Стерлигова, генерал-майора КГБ, недавно прославившегося своими гневными просталинскими декларациями. Я спросил Германа Стерлигова о родственных связях. «Брехня и сплетни», — буркнул он (целый год он постоянно отрицал какую бы то ни было связь с генералом КГБ, но в итоге признался, что все это время работал на своего дядю) [ 161 ].

Стерлигов даже не доучился в школе, он отслужил в армии и годы перестройки прошатался по стране. Работал на московском автозаводе, это ему надоело, он отправился на Дальний Восток, на БАМ, потом его занесло в Казахстан, где он был конюхом у какого-то чеченского предпринимателя. В 1989 году съездил в Никарагуа, побывал на Кубе и в Доминиканской республике (где, по его утверждению, он за одну ночь в казино Санто-Доминго выиграл и тут же просадил 28 000 долларов) [ 162 ].

Когда в начале 1990 года Стерлигов вернулся в Москву, он с некоторыми из своих старых друзей пошел работать к Артему Тарасову, советскому предпринимателю, сколотившему состояние на торговле сырьем и импорте персональных компьютеров; у Тарасова также были партнерские отношения с беглым американским коммерсантом Марком Ричем.

Я познакомился с Тарасовым и Стерлиговым в маленькой конторе, которую «Алиса» арендовала в Нью-Йорке, на углу Бродвея и Уолл-стрит. Никакого официального положения в «Алисе» Тарасов не занимал; он утверждал, что этой компанией владеют исключительно братья Стерлиговы, но было ясно — старший здесь он. Он контролировал ход беседы, как мудрый дядюшка, на трудные вопросы отвечал сам и мягко поправлял Стерлигова, когда тот делал чересчур импульсивные заявления.

Тарасов рассказал, что познакомился с братьями Стерлиговыми летом 1990 года, когда они обратились к нему с предложением: создать торговую компанию для продажи строительных материалов. Новая компания «Алиса», названная в честь овчарки Германа Стерлигова, была зарегистрирована в ноябре 1990 года, кредит в 3 миллиона долларов дал недавно открывшийся коммерческий банк «Столичный». «Моя роль здесь очень маленькая — я порекомендовал банку выделить этот кредит, — скромно сказал Тарасов. —Александр Смоленский (президент банка «Столичный») давно работал с «Истоком» (торговая компания Тарасова), он «Истоку» доверял, открывал для нас кредитные линии» [ 163 ].

Банк «Столичный», по словам Тарасова «получастный, полугосударственный», был учрежден в феврале 1990 года тридцатишестилетним Александром Смоленским, в будущем одним из главных деловых сподвижников Березовского. В 70-е и 80-е годы Смоленский, как и многие будущие российские миллионеры, промышлял на черном рынке. Из источников российских правоохранительных структур следует, что он несколько раз был осужден за экономические преступления, за кражу и незаконную коммерческую деятельность, и какое-то время провел в тюрьме. В 1988 году, в разгар перестройки, Смоленский открыл в Москве кооператив строительных материалов и быстро преуспел. В 1990 году он создал свой банк, который вырос в мощную финансовую структуру и сыграл ведущую роль в залоговых аукционах 1995 года и ельцинской избирательной кампании 1996 года. Банк «Столичный» остался закрытым акционерным обществом и не баловал мир информацией о своей деятельности. Но в какой-то момент Березовский приобрел крупный пакет акций этого банка — по некоторым правительственным источникам, 25 процентов [ 164 ].

Три миллиона долларов, инвестированных в «Алису», — одна из первых ссуд, выданных банком «Столичный». Кредитовать компанию, за которой стоял Артем Тарасов, — это казалось вполне резонным. Он был человеком интеллигентным, деловым, полным идей. С распадом Советского Союза Россия лишилась многих портов, и Тарасов пытался получить кредит в 200 миллионов долларов на строительство трех коммерческих портов: на Черном море, на Тихом океане и в Мурманске. Он также планировал создать новую частную авиационную компанию — на развалинах государственного гиганта «Аэрофлот». Был и еще один проект — открыть в Швейцарии новый российский экспортно-импортный банк, зарегистрированный на Каймановых островах. Тарасов также предлагал следующую схему: выкупить старые ангольские долги Советскому Союзу, а потом вновь продать их правительству Анголы в обмен на туристическую инфраструктуру вдоль берегов Африки. Все это были здравые идеи, почти все они были воплощены в жизнь через несколько лет другими людьми [ 165 ].

Наиболее важным компаньоном Тарасова за рубежом оставался Марк Рич. С 1990 года через Рича проходили довольно большие объемы российского экспорта нефти, алюминия и другого сырья. Но на первом же году правления Ельцина за свои успехи Ричу пришлось нести политическую ответственность. Российское правительство наконец-то всерьез заинтересовалось набранными мелким шрифтом торговыми контрактами, которые Рич подписал с российскими экспортерами. Когда в 1992 году я спросил старого друга Березовского Петра Авена, министра внешней торговли, правда ли, что Рич для продвижения своих сделок подкупал директоров предприятий и правительственных чиновников, Авен ответил, что это не исключено.

«У нас немало примеров того, что такие долгосрочные отношения приводят к неформальным и часто коррумпированным связям, и это не всегда хорошо, — уклончиво отвечал Авен. — Эти компании знают, кому и что платить, кому и что дарить, и в результате потом они покупают продукцию дешевле себестоимости. Это не секрет. Мы к таким компаниям относимся осторожно» [ 166 ]. Хотя было ясно, что реальный босс «Алисы» — Тарасов, первым лицом представлялся Герман Стерлигов. Этому молодому человеку была по душе роль нового русского: в Москве он открыл «Клуб миллионеров», часто давал интервью в газетах. Хвастался, что его богатство невозможно сосчитать. «Алиса» держала деньги в одной из своих пяти офшорных компаний (остров Мэн, Панама, британские Виргинские острова и другие места), кроме того Стерлигов утверждал, что приобрел тысячи тонн стратегических металлов, 30 000 гектаров земли в центре России, служебные площади в разных городах страны, даже ценную коллекцию живописи, включая картины Кандинского, Малевича и Шагала [ 167 ].

Но его богатство быстро испарилось. Когда я разговаривал со Стерлиговым летом 1992 года, он был мрачен, неразговорчив, нервничал. Только однажды он вдруг воспрянул духом — похвастался, что продал покупателю из Ирана оборудование для ядерной установки. «Что за оборудование — не знаю. Я не специалист. В названии — 12 букв и 17 цифр. — Всю остальную часть разговора он был мрачен. — Все стоит. Рублей ни у кого нет. Никто ничего не покупает и не продает. Товарооборот нулевой. Это же катастрофа для всей страны!»

Но истинная причина беспокойства Стерлигова крылась в другом: власти всерьез занялись его гигантскими коммерческими прибылями. Я спросил Стерлигова: какое правительственное учреждение может рассказать мне о его делах? «Идите в КГБ, — ответил он. — В Шестое управление (управление по борьбе с организованной преступностью и незаконной экономической деятельностью). У них о наших делах — самая лучшая информация» [ 168 ].

Через несколько месяцев «Алиса» прекратила существование, ее отделение на Уолл-стрит закрыли. Герман Стерлигов ушел в небытие. Артем Тарасов отказался от своих честолюбивых проектов по строительству коммерческих портов и созданию инвестиционных банков. Российская пресса (на основе информации из правительственных источников) обвинила Марка Рича в даче взяток, незаконном экспорте сырья, содействии утечке капитала и даже в отмывании наркотических долларов. Началось парламентское расследование, и все амбициозные планы Рича «провисли». Тарасова к суду никто не привлекал — ни за «Урожай-90», ни за другие якобы расхитительские акции; в декабре 1993 года он был избран в российский парламент и получил юридическую неприкосновенность [ 169 ].

Кое-кому из известных коммерсантов начала эпохи Ельцина повезло меньше. Многих убили. На Константина Борового, основателя Российской товарно-сырьевой биржи, было совершено как минимум два покушения (взорвали бомбу у дверей его квартиры, обстреляли из засады машину на загородной дороге), после чего он расстался с бизнесом и занялся политикой; его также избрали в парламент [ 170 ].

«Если термин «предприниматель» толковать честно и нормально, таковых сегодня в России просто нет, — заявил торговец ювелирными изделиями Георгий Хаценков. — Я бы сравнил нашу экономику с нигерийской: ею правит государственная мафия, государственные учреждения сливаются с преступными группами, нормальных законов нет. Рынка нет. Есть только коррумпированные чиновники, взятки, полная анархия» [ 171 ].

Все сделки, которые торговые фирмы заключали с правительством где-то в 1990 году, рухнули с падением Советского Союза. В Кремле к власти пришли новые люди — одна часть коммунистического истэблишмента (круг Ельцина) выпихивала с теплого места другую (старое советское правительство). В конечном счете, первые коммерсанты (Марк Рич, Тарасов, братья Стерлиговы и другие) оказались за бортом, но не потому, что их пригвоздил закон. Их просто вышибли с рынка конкуренты. Одним из предприятий, устоявших в эпоху «кто смел, тот и съел» — так можно охарактеризовать первые годы в посткоммунистической России, — оказался «ЛогоВАЗ».

«Жигули» на продажу

Вскоре после того, как к власти пришел Ельцин, в Россию приехал американский предприниматель Пейдж Томпсон — завязать деловые отношения с российскими автопромышленниками. Томпсон в прошлом был казначеем американской нефтяной компании «Атлантик Ричфилд» («Арко»). Человек инициативный, он начал новую карьеру — стал продавать автомобильные запчасти на территории бывшего Советского Союза. Успех пришел быстро. Он заключил контракт на 4 миллиона долларов с «АвтоВАЗом» — дойной коровой Березовского. Речь шла о продаже шин «Гудиэр». В ходе переговоров Томпсон попросил «АвтоВАЗ» открыть аккредитив под гарантию какого-нибудь западного банка. Ему сказали: такую гарантию даст французский банк «Кредит Лионнэ». Позже этот банк чуть не рухнул, пав жертвой знаменитого скандала с мошенничеством и присвоением средств, но тогда он казался структурой мощной и респектабельной. Томпсона такая гарантия устроила.

Потом начались странности. Томпсону сказали, что взять аккредитив нужно не в Париже (где находится «Кредит Лионнэ»), а в Лозанне, в Швейцарии, где нужно связаться со структурой «Форус сервисиз С.А.». Он прибыл в «Форус» в Лозанне и обнаружил в конторе двух русских, праздно сидевших в креслах. «В конторе не было абсолютно ничего, это была прекрасная контора, но абсолютно пустая, если не считать мебели — просто пустые столы и стулья, — вспоминает Томпсон. — Комнат было три или четыре, на столе стояла большая бутылка виски, кроме этих двух мужчин и секретарши, не говорившей ни на одном из известных мне языков, в помещении не было никого».

Аккредитив еще не доставили. Но через два дня Томпсон его получил. В нем фигурировали «Кредит Лионнэ», «АвтоВАЗ» и компания Томпсона, но «Форус сервисиз» не упоминался.

«Я был слегка ошарашен, — говорит Томпсон. — Вместо того чтобы финансовый директор «АвтоВАЗа» позвонил в «Кредит Лионнэ» или «Чейз Манхэттен банк» или «Дойче банк» и сказал: «Мы хотели бы аккредитив на несколько миллионов» — они пропускают этот аккредитив через «Форус». Когда я был казначеем в «Атлантик Ричфилд» и нам требовалось занять деньги, я поднимал трубку, звонил в «Чейз» и говорил: «Нас интересует кредит на несколько сот миллионов долларов», а они отвечали: «Нас эта операция интересует, мы к вам приедем и все обсудим». Мне не требовалось звонить Джо, Майку или Мо из какой-нибудь неизвестной финансовой компании, чтобы одолжить деньги у «Чейза» через них».

Вывод Томпсона был прост: в этой «странной и безлюдной» фирме прокручивались какие-то махинации. «Эту компанию создали некие влиятельные люди с «АвтоВАЗа», чтобы вести финансовые операции, взимать с «АвтоВАЗа» плату, а потом эту плату делить между собой. Кто были эти люди, я так и не узнал… но, в принципе, «Форус» была прикрытием для кого-то с «АвтоВАЗа» [ 172 ].

На самом деле компания «Форус сервисиз» была учреждена 13 февраля 1992 года Борисом Березовским (представляющим «ЛогоВАЗ»), Николаем Глушковым (представляющим «АвтоВАЗ») и швейцарской торговой фирмой «Andre & Cie.». Хотя нет сомнений, что все три отца-основателя владели большим пакетом акций компании, реальная структура владения от посторонних глаз была скрыта. Швейцарская компания «Форус сервисиз С.А.» принадлежала «Форус-холдингу» (Люксембург), который, в свою очередь, принадлежал владельцам предъявительских акций (включая «Анрос С.А.»). Другими словами, истинные владельцы «Форуса» были спрятаны с помощью как минимум двух компаний-прикрытий, каждая из которых действовала как изоляционный слой [ 173 ].

Официально «Форус» был финансовой компанией, которая торговала валютой, открывала кредитные линии и проводила другие финансовые операции для российских компаний за рубежом. При этом она во многом оставалась закрытым клубом. Суть была в том, что это не столько финансовое предприятие, сколько компания-холдинг, которой принадлежат акции наиболее значительных структур растущей империи Березовского. Первым учреждением, открытым с помощью «Форуса», оказался «Объединенный» банк, зарегистрированный в Москве в 1992 году. Впоследствии «Объединенный» стал основным банком, который обслуживал «АвтоВАЗ» и «Аэрофлот». Несмотря на крупные корпоративные счета и внушительную политическую поддержку, которую мог оказать Березовский, этот банк сохранял статус небольшого и частного [ 174 ].

Березовский и его швейцарские партнеры «Andre & Cie.» продолжали открывать многочисленные финансовые компании, среди которых наиболее заметные: «АВВА», «Андава», «АФК» и «ФОК». Они также открывали дочерние подразделения в таких привлекательных налоговых зонах, как Кипр и Карибские острова. В эту всемирную сеть также входили компании-пустышки, зарегистрированные в таких местах, как Панама и столица Ирландии Дублин. Была создана запутанная финансовая сеть, представляя возможность вытащить деньги из России, направить финансовые потоки по всему миру, свести к минимуму уплату налогов и не засветиться [ 175 ].

Однако основой империи Березовского была его связь с «АвтоВАЗом». Российская экономика распадалась, но автомобильная промышленность продолжала благоденствовать, ибо занималась производством единственного российского товара, который на внутреннем рынке все еще охотно покупали. Иностранные автопроизводители практически не могли конкурировать с российскими — слишком велика была разница в ценах. Поскольку сбережения россиян в 1992 году пошли прахом, ждать 10 лет, чтобы купить «жигули», больше не требовалось, но спрос все же оставался сильным. Дешевое сырье, фантастически дешевая рабочая сила (рабочий в среднем получал 250 долларов в месяц, обычно с большим опозданием) — «АвтоВАЗ» мог бы стать поразительно прибыльным предприятием. На самом же деле на заводе не хватало наличности и скапливались долги [ 176 ].

Проблема заключалась в системе продаж. Создавались сотни мелких компаний, которые занимались продажей «жигулей» и запасных частей к ним; они были самостоятельны, при этом получали деньги от «АвтоВАЗ-банка» и были связаны с представителями высшего руководства «АвтоВАЗа». Гигантский автозавод стал зависеть от дилерской сети, которая, как всем было известно, представляла собой один из наиболее криминализованных элементов российской экономики [ 177 ].

Летом 1996 года я спросил президента «АвтоВАЗа» Алексея Николаева о его проблемах с дилерами, и он признал: продавая свои машины дилерам, завод терпит убытки. «В среднем за машину мы получаем 3500 долларов, — объяснял Николаев. — Это — отпускная цена. Но себестоимость гораздо выше — примерно на 30 процентов (4700 долларов)» .

Сами же дилеры продавали «жигули» за 7000 долларов и дороже, то есть их торговый навар составлял 100 процентов. Эти дилеры — московские ли преступные организации, местные ли уголовники за воротами завода — забирали машины прямо со сборочного конвейера и тут же клали себе в карман половину отпускной цены «АвтоВАЗа». А если независимый дилер хотел купить на «АвтоВАЗе» машины в обход сложившейся бандитской структуры, ему, как правило, их просто не продавали, а если продавали, у машин оказывались выбиты лобовые стекла, вырвана проводка, проткнуты шины. Или убивали его самого [ 178 ]. [ 179 ]

«Просто так торговать «жигулями» не станешь, — вспоминает Пейдж Томпсон. — Если тебе и разрешат этим заниматься, за такую честь придется заплатить. Кто-нибудь придет и скажет: у тебя есть компаньон».

Томпсон привел пример одного из крупнейших торговых агентов «АвтоВАЗа» в Москве — компании «Лада стронг». «Машины у них хранились на двух стоянках, и одной банде они платили за стоянку «А», а другой — за стоянку «Б», — рассказывал Томпсон.— Один из сотрудников фирмы совершил оплошность — по ошибке переставил 50 машин со стоянки «А» на стоянку «Б». Сборщики податей со стоянки «А» оскорбились, похитили его и держали заложником в каком-то подвале, пока владелец не выплатил им 50 000 долларов за оскорбление».

Одна такая торговая структура с молодым новым русским во главе располагалась сразу за воротами «АвтоВАЗа» в Тольятти. «У него там была целая империя — он продавал «жигули», запчасти и прочие дефицитные товары. Перед его кабинетом, развалясь в креслах, сидела целая гвардия плечистых парней, они смотрели по телевизору мультики и поигрывали оружием. Куда бы этот человек ни направлялся, сзади следовала машина с четырьмя вооруженными охранниками».

Томпсон организовал с этим человеком бизнес — продавал ему подержанные американские автомобили для отправки в Россию. «Это был ничтожный тип, — говорит Томпсон со смехом. — Он брал машины непосредственно на «АвтоВАЗе» в Тольятти, обычно в кредит, тут же их перепродавал и заколачивал 100 000 долларов в месяц. В «АвтоВАЗ-банке» занял миллион долларов под какое-то невнятное дело — и сбежал из страны. Он одурачил и обокрал всех. Причем он сам нам все это рассказывал. Он этим хвастался. Но ведь был кто-то на «АвтоВАЗе», кто поставлял ему машины, которые должны были идти кому-то другому» [ 180 ].

Суть проблемы, по утверждению Томпсона, — в продажности руководства «АвтоВАЗа». К примеру, чтобы получить партию деталей, вы должны дать взятку управляющему, который отвечает за продажу запчастей. «Я знал человека, бравшего эти взятки», — говорит Томпсон [ 181 ].

Я спросил Аллена Мэйра, основного партнера Березовского из компании «Andre & Cie.», что он думает о разгуле коррупции на «АвтоВАЗе». «Я считаю, это особенность не «АвтоВАЗа», а большинства российских компаний, — последовал ответ. — Все дело в российском менталитете: коллективная собственность — это то, что не принадлежит никому» [ 182 ].

«Andre & Cie.» не раз была прямым свидетелем подобного взяточничества. В 1993-1994 годах эта компания вела переговоры с итальянским международным торговым банком о даче «АвтоВАЗу» кредита на сумму 100 миллионов долларов. В переговорах участвовал финансовый директор «АвтоВАЗа». Предполагалось, что деньги будут возвращены в течение семи лет, они появятся от продажи автомобилей в других странах, например в Африке. «Из этого ничего не вышло, — заметил Кристиан Маре, глава московского филиала «Andre». — У каждого менеджера «АвтоВАЗа» есть своя собственная дистрибьюторская сеть» [ 183 ].

Пейдж Томпсон не оставлял попыток вести дела с «АвтоВАЗом»; какие-то сделки он провел успешно, где-то вложенные деньги потерял и в конце концов решил остановиться. «Некоторые из тех, с кем я имел дело, исчезли с горизонта, — рассказывал он. — Одного моего компаньона в Бишкеке убили прямо в его собственном кабинете. Другой компаньон в Тольятти наверняка был крупным уголовником, его уволили сначала с «АвтоВАЗа», а потом и из «АвтоВАЗ-банка», куда его на время пристроили пересидеть суматоху. Я решил, что эта игра не стоит свеч» [ 184 ].

Правоохранительные органы пытались обуздать преступность, парализовавшую «АвтоВАЗ», но натолкнулись на решительный отпор. В 1994 году глава следственного отдела Самарской прокуратуры Радик Ягутян взялся за организованную преступность вокруг «АвтоВАЗа», но вскоре был убит. Вообще «АвтоВАЗ» был повязан бандитами так, как ни одна из крупных российских компаний — такую репутацию он себе снискал. Когда в 1997 году милиция все-таки устроила на «АвтоВАЗе» основательную чистку, было выявлено как минимум шестьдесят пять заказных убийств. Жертвами пали и менеджеры «АвтоВАЗа», и дилеры [ 185 ].

От бандитских разборок перепало и лично Березовскому (перестрелка у «Казахстана», нападение на стоянки для продажи автомашин, взрыв машины у «ЛогоВАЗа»), но он оказался не робкого десятка и в конце концов стал крупнейшим торговцем машинами «АвтоВАЗа». В 1991 году он сказал в интервью «Коммерсанту», что первым оборотным капиталом «ЛогоВАЗа» стала синдицированная ссуда в 20 миллионов долларов, взятая у шести российских банков. Уже в тот год он продал 10 000 машин «АвтоВАЗа», многие не за рубли, а за валюту. Через три года объем продаж «ЛогоВАЗа» вырос до 45 000 машин «АвтоВАЗа» в год, и выручка только от этой операции составляла 300 миллионов долларов в год [ 186 ].

Летом 1996 года я спросил президента «АвтоВАЗа» Алексея Николаева: правда ли, что его дилерскую сеть контролируют бандиты? Он ответил просто: «Такая проблема существует».

Николаев даже объяснил, как эта проблема возникла. После крушения коммунизма у «АвтоВАЗа» сложилась сеть из нескольких сот дилерских структур и станций обслуживания. Но «АвтоВАЗ» все же был государственной компанией, закон принуждал его продавать машины по низким фиксированным ценам. Новые же дилерские фирмы (и в первую очередь «ЛогоВАЗ» Березовского) таких ограничений не имели. «Правительство во главе с Гайдаром все оборотные средства у нас изъяли, — пожаловался Николаев. — И вот эти небольшие группы людей покупали машины по одной цене, а перепродавали по значительно более высокой цене. Они создали себе оборотные средства. В итоге «АвтоВАЗ» финансировал альтернативную дилерскую сеть» [ 187 ].

У независимых дилеров был еще один источник обогащения — они брали у «АвтоВАЗа» ссуды. Обычно автозавод продавал за наличные 10 процентов своей продукции — остальное уходило по бартеру или в виде кредита. В России того времени, чтобы зарабатывать, требовались деньги, а их почти ни у кого не было. В автодилерском бизнесе деньги делались следующим образом: покупателей заставляли проплачивать наличными вперед, но до компании-производителя эти деньги доходили только через полгода, а то и больше. Конечно, это было чрезвычайно выгодно. Дилер продает машины за валюту, но деньги держит у себя; инфляция составляла 20 процентов в месяц, и большой навар дилеру был гарантирован. Если дилер задерживал выплату «АвтоВАЗу», скажем, на три месяца, фактически, он платил за машины полцены. К 1995 году дилерские структуры вроде «ЛогоВАЗа» задолжали автозаводу 1,2 миллиарда долларов — треть всего торгового оборота «АвтоВАЗа» [ 188 ].

Почему же «АвтоВАЗ» продолжал продавать свою продукцию коммерсантам-бандитам, которые банкротили компанию? Возможно, действовала смесь кнута и пряника. Пряник — менеджеров «АвтоВАЗа» неплохо прикармливали. Кнут — боязнь того, что тебя просто убьют. «Вернуть плохой контракт не так просто», — мямлил Николаев [ 189 ].

Схема, которую практиковал Березовский, называлась «реэкспорт». Как правило, экспортные контракты подразумевали еще более низкую цену за автомобили, чем на внутреннем рынке, и позволяли оплачивать сделки в течение более длительного времени (до года). Фактически Березовский продавал свои машины в России, но их «экспортный» статус позволял ему торговать за валюту. Машины оставались в стране, но по документам следовало, что они экспортируются, а потом обратно ввозятся в Россию [ 190 ].

«Но послушайте, мсье, по этой схеме в России продаются 90 процентов автомобилей, — возражал Аллен Мэйр. — Никакого особого предпочтения «ЛогоВАЗу» не оказывают. Просто существуют разные условия за счет личных отношений, за счет того, что у менеджеров с «АвтоВАЗа» есть свои друзья [ 191 ].

«Личные отношения» у Березовского были — лучше не придумаешь. Ведь президент «АвтоВАЗа», его финансовый директор, руководитель отдела послепродажного обслуживания — все они владели крупным пакетом акций «ЛогоВАЗа». Чистой коммерцией эти отношения не ограничивались. Чтобы оптимизировать финансовые потоки «АвтоВАЗа», Березовский помог открыть несколько компаний в России и за границей. Одна из них — Автомобильная финансовая корпорация («АФК»). Основная часть акций этой фирмы принадлежала самому «АвтоВАЗу», хотя там были и мелкие акционеры, включая компании Березовского, например «Форус холдинг»; генеральный директор «АФК» одновременно вел дела в других финансовых компаниях Березовского в Москве. Владея большим пакетом акций «АвтоВАЗа», «АФК» была гарантом того, что контролировать автозавод будут только свои. Теоретически «АФК» была создана, чтобы оптимизировать финансовые потоки «АвтоВАЗа» (через «АФК» проходила половина доходов «АвтоВАЗа») и подбирать инвестиционный капитал для новых проектов в сфере автопромышленности. Фактически же, по утверждению российских налоговых органов, «АФК» являлась стержнем сложной схемы, позволявшей «АвтоВАЗу» уходить от налогообложения. Ситуация с наличностью на «АвтоВАЗе» продолжала ухудшаться, новые инвестиционные проекты не воплощались в жизнь, и автомобильный гигант скоро стал крупнейшим в России налоговым должником [ 192 ].

Дилеры «АвтоВАЗа» вроде Березовского наживали несметные состояния, а сам завод погружался в пучину долгов. Уровень производства на «АвтоВАЗе» оставался высоким, да и ценовая среда была благоприятной (спрос на продукцию «АвтоВАЗа» был стабильным), однако менеджеры закрывали глаза на мошеннические операции дилеров, в результате деньги отсасывались с завода во все стороны. Нехватка наличности была такова, что завод не мог платить налоги, не мог платить за электричество, выплачивать зарплату. Правительство Ельцина не объявляло завод банкротом по одной причине: тогда пришлось бы признать, что несостоятельным оказалось крупнейшее промышленное предприятие России [ 193 ].

«Мы демонтировали все»

Одной из грубейших ошибок команды Гайдара был спешный демонтаж государственной монополии на внешнюю торговлю. Здесь истоки тех состояний, которые наворовали новые русские капиталисты. Гайдаровская реформа цен заложила основу гигантских частных накоплений, потому что уничтожила плановую экономику, но новым российским магнатам удалось так фантастически обогатиться только потому, что рухнула вся система внешней торговли страны.

Гайдар, Петр Авен, Анатолий Чубайс и другие «молодые реформаторы» имели представление о реформах в царской России в начале XX века. В те времена наиболее одаренные царские министры Сергей Витте и Петр Столыпин тоже пытались создать капиталистическую экономику и установить господство права — но при более трудных обстоятельствах. Им удалось добиться бурного экономического роста. По контрасту, политика команды молодых реформаторов Ельцина оказалась и примитивной, и разрушительной.

Старая структура внешней торговли была стабильным элементом советской хозяйственной системы. Структура работала эффективно, российская казна регулярно пополнялась валютой. В большой степени доходы советского правительства складывались за счет разницы между ценой товара на внутреннем рынке и экспортными ценами; финансовые операции вело Министерство внешней торговли. «В советскую эру наше министерство было просто большой корпорацией, — говорил мне позднее ветеран внешней торговли Олег Давыдов. — Это была эффективно работающая бизнес-структура, у которой были представительства и торговые компании по всему миру. Они работали с комиссионных — полпроцента от объема продаж» [ 194 ].

Мысль о том, чтобы вывести импортно-экспортные операции из-под контроля государства и отменить таможенные пошлины, может показаться здравой, но для России образца 1992-1993 годов эта мера обернулась катастрофой. За два года официальный экспорт из страны снизился на 40 процентов; доходы, которые государство традиционно получало за счет импортно-экспортных операций, упали еще сильнее. Петр Авен, экономист тридцати с небольшим лет от роду, стоявший во главе российской внешней торговли в 1992 году, быстро свалил вину за происшедшее на привходящие обстоятельства: падение цен на нефть в конце 80-х и на металл в начале 90-х [ 195 ].

Фактически проблема заключалась в том, что гайдаровская реформа цен не означала их полную либерализацию — по утверждению его сторонников, именно этот недостаток лежит в основе последующего экономического сползания России. Правительство продолжало контролировать цены на наиболее экспортируемые российские товары; цены на нефть и газ на внутреннем рынке, а также на алюминий и другие металлы, на лес, уголь и удобрения составляли крохотную часть от цен на мировых товарных рынках. Гайдар признает: то, что его правительство не провело полную либерализацию товарных цен, — «ошибка», но совершить эту ошибку его вынудило политическое давление консерваторов. На экспортные товары в стране существовал двойной ценовой стандарт: одна цена — для мирового рынка, другая (гораздо ниже) — для внутреннего. Частным торговым фирмам вроде «ЛогоВАЗа» был дан зеленый свет — обогащайтесь на здоровье.

Тем не менее под напором чиновников из Международного валютного фонда и других консультантов правительства молодые реформаторы Ельцина решили: государство должно целиком выйти из внешнеторговой деятельности. Были устранены барьеры, мешавшие частным торговым фирмам приобретать товары по внутренним ценам и продавать их за рубеж. В течение нескольких месяцев 30 процентов российского нефтяного экспорта и более 70 процентов экспорта металлов из государственных торговых структур уплыло. К 1994 году основная часть российской внешней торговли перекочевала в руки частников [ 196 ].

«Мы демонтировали все, — вспоминает Давыдов. — Мы начали либерализацию при отсутствии всякого контроля. Наехали иностранные предприниматели, многие — мошенники, и научили наших уму-разуму. Речь уже шла не об одном проценте, а о десятках процентов» [ 197 ].

Первыми от введения нового режима выиграли директора основных сориентированных на экспорт предприятий. Они просто открыли на Западе торговые компании и стали продавать им свою продукцию; прибыль возвращалась на предприятие или хотя бы в Россию в очень редких случаях.

Обычная схема работала следующим образом. Иван возглавляет нефтедобывающую компанию «Национальная нефть». Иван же лично контролирует нефтеторговую компанию «Волга трейдинг». «Волга» покупает у «Национальной нефти» партию сырой нефти, но вместо оплаты выписывает долговую расписку. Затем «Волга» продает нефть на рынке за реальные деньги. Но вместо того чтобы из вырученных денег расплатиться с «Национальной нефтью», «Волга» переводит деньги на личный счет Ивана в швейцарском банке. После этого Иван, надев благочестивую маску, отправляется в Москву и просит Министерство финансов или Центральный банк дать компании «Национальная нефть» ссуду на щадящих условиях, чтобы как-то компенсировать нехватку денежной массы.

Сразу после крушения коммунизма Березовский возник как крупный коммерсант в целом ряде торговых структур. В первой половине 1992 года, по официальным сведениям об экспорте нефтяных продуктов, «ЛогоВАЗ» вывез за границу 236 000 тонн сырой нефти (продано партнерам в Швейцарии и США), 95 000 кубометров пиломатериалов (продано немецкой компании), гигантскую партию алюминия в 840 000 тонн (продано венгерской торговой компании) — валовая стоимость этих сделок составляла около 1 миллиарда долларов [ 198 ].

Хотя наибольшую выгоду сулила торговля алюминием, Березовского больше интересовала нефть. В 1992 году он помог основать Международный клуб нефтепромышленников. В том же году он создал совместное предприятие, куда вошли «ЛогоВАЗ», нефтедобывающее предприятие «Самаранефтегаз» (в то время «Куй-бышевнефтегаз»), администрация Самары и небольшая нефтяная компания «GHK», расположенная в Оклахоме. Эту структуру Березовский определил как «финансовый механизм» для экспорта нефти из «Самаранефтегаза», часть денег шла на приобретение оборудования у «GHK» [ 199 ].

Тут Березовский чувствовал себя как дома. Крупнейшим промышленным предприятием Самарской области был «АвтоВАЗ», источник торговых операций «ЛогоВАЗа». И между Березовским и компанией «Самаранефтегаз» уже были тесные отношения. В конце 1993 года он сделал эту нефтяную компанию одним из акционеров своей инвестиционной схемы «АВВА». В то же время принадлежавшая ему швейцарская компания «Форус» пыталась получить у американского «Эксимбанка» ссуду в 60 миллионов долларов для «Самаранефтегаза». Но денег не дали, потому что американцам стало известно: управляющие «Самаранефтегаза» манипулируют с экспортной выручкой компании. Однако Березовский продолжал вести дела с «Самаранефтегазом» еще три года [ 200 ].

Сырую нефть у «Самаранефтегаза», в частности, забирал Самарский НПЗ. С начала 1992 года Самарский НПЗ экспортировал свою продукцию через торговую компанию «Нефсам», совместное предприятие между НПЗ и бельгийской компанией «Тетра-пласт», владельцем которой был некий сомнительный предприниматель, связанный с бандитским авторитетом Отариком. Возврат в компанию экспортной выручки был фактически равен нулю. В 1993 году по указу президента Ельцина Самарский НПЗ начали преобразовывать в новую холдинговую компанию «Юкос». Управляющие «Юкоса» хотели взять под контроль экспортные операции НПЗ, но торговая компания решительно воспротивилась. В октябре 1993 года генеральный директор НПЗ и вице-президент «Юкоса» Геннадий Зенкин был убит возле своего дома. Через три месяца после этого убийства серьезное ранение получил глава «Тетрапласта» — в его «мерседес» стреляли прямо на одной из московских улиц. Вскоре еще один из руководителей «Тетрапласта» был убит. После этих событий смена власти на Самарском НПЗ пошла сравнительно тихо [ 201 ].

Чтобы не платить налоги, большинство российских торговых фирм прибегали к уловке, которой пользовался еще КГБ: фальшивые счета по импортно-экспортным операциям. Например, высококачественный российский лес регистрировался как низкокачественный и шел на экспорт по пониженной цене, а покупатели за рубежом переводили дополнительные суммы в иностранные банки на счета коммерческих структур либо российских официальных лиц, сделавших эту операцию возможной. Алюминий, сталь, никель, драгоценные металлы, мех, рыба экспортировались по аналогичной схеме. Колоссальные прибыли делались так же и на импорте продуктов питания, одежде, бытовой технике и промышленном оборудовании, все это приобреталось по вздутым ценам, а разница ложилась на счета российских коммерсантов в иностранных банках.

Крупнейшие российские предприятия оказались впутанными в мошеннические экспортные сделки. Давыдов, например, рассказывал о торговых операциях на Магнитогорском металлургическом комбинате. «Почему Магнитогорск продает свою сталь по 20 или 30 долларов за тонну, когда раньше продавал за 110? Как минимум могли бы продавать за 100 долларов, а с толковым начальником коммерческого отдела, хорошо знающим рынок, нашли бы покупателя и за 111 долларов 20 центов. Но все дело в личной заинтересованности». Почти весь экспорт магнитогорской стали, объяснил Давыдов, шел через канадскую фирму, которая принадлежала сыну генерального директора металлургического комбината [ 202 ].

Новые внешнеторговые компании стремились упрятать основную часть своих прибылей за рубежом. Утечка капитала из России в те годы оценивалась в 15—20 миллиардов долларов в год — главари преступных групп, бесчестные чиновники и директора заводов открывали счета в банках Швейцарии, Люксембурга, Австрии, Германии, Англии, Израиля, США и Карибских островов [ 203 ]. «Все это время правительство не брало с них никаких налогов, — утверждает Григорий Явлинский. — Налоги в то время были чисто абстрактным понятием» [ 204 ].

Даже поверхностного взгляда на многие российские внешнеторговые контракты было бы достаточно, чтобы обнаружить следы мошенничества, хищения и уклонения от уплаты налогов. К примеру, если российский нефтедобытчик поставлял сырую нефть на перерабатывающий комбинат в Германии, оплата всегда шла окольным путем. Вместо того чтобы заплатить производителю напрямую, немецкий перерабатывающий комбинат платил невнятной торговой компании, зарегистрированной где-то в офшорном налоговом рае.

«Мы и понятия не имеем, сколько средств оборачивается без уплаты налогов», — сказал старый друг Березовского Петр Авен, министр внешних экономических связей. (В декабре 1992 года, когда посыпались обвинения в том, что экспортные доходы России самым бесстыдным образом расхищаются, Авен ушел из правительства и стал работать в торговой группе «Альфа» [ 205 ].)

«Там были проблемы ухода от налогов, — признает Егор Гайдар. И тут же успокаивающе добавляет: — Но тогда не было серьезной проблемы с налоговой недоимкой». Естественно, российским торговым фирмам незачем было докладывать о своих доходах в налоговую инспекцию. Гайдар представил это явление, как малоприятное, но вполне предсказуемое. «Естественно, как везде, предприятия стремятся минимизировать свои налоговые обязательства и используют для этого разные приемы», — объясняет он [ 206 ].

Правительство сделало все возможное, чтобы новым коммерсантам было легче скрыть свои баснословные заработки. Например, у России с давних времен существовало налоговое соглашение с Кипром, по которому компании, зарегистрированные на Кипре, имели возможность вывозить доходы из России, не платя за это 20-процентный налог (хотя эти компании должны были платить на Кипре 4-процентный подоходный корпоративный налог). Этот остров был одним из мест, где КГБ предпочитал отмывать деньги. Через несколько месяцев после падения коммунизма на Кипре открылись сотни торговых и финансовых компаний, ведущих дела в России. К примеру, десятки крупных российских нефтеторговых компаний регистрировались как совместные предприятия с какой-нибудь кипрской корпорацией. Всем было известно, что Кипр — один из главнейших каналов нелегальной утечки капитала из России, но ни правительство Ельцина, ни парламент налоговое соглашение с Кипром отменять не стали [ 207 ].

Больше всего прибылей несла торговля нефтью — главнейший товар российского экспорта. Государственные нефтепроиз-водители и российская налоговая служба могли быть довольны, если от ушедшей за границу нефти они получали половину реальной стоимости. Остальное прикарманивали торговые посредники. «И на этой основе они поделили весь государственный аппарат», — замечает Олег Давыдов [ 208 ].

Официальные лица в Министерстве внешних экономических связей и Минтопэнерго не раз жаловались мне, что им сулят взятки и угрожают, желая получить экспортные лицензии. Решимость поучаствовать в этом процессе проявили и преступные группировки. Им удалось получить статус спецэкспортеров — торговых фирм, имеющих лицензию на экспорт такого стратегического сырья, как нефть и металлы. Число таких спецэкспортных фирм быстро росло, к концу 1993 года в их руках сосредоточилась половина российского экспорта нефти. К этому времен Олег Давыдов начал уменьшать количество таких фирм, оставляя на рынке только крупных производителей и наиболее опытных торговцев. (Лицензии на спецэкспорт, в частности, лишился «ЛогоВАЗ» [ 209 ].)

«Конечно, напор был большой, причем большинство (из спец-экспортных фирм) представители криминальных структур», — вспоминает Давыдов [ 210 ].

Но реформы Давыдова запоздали: нефтяная промышленность уже стала крупнейшим полем боя между российскими преступными кланами. Чтобы спецэкспортная фирма работала, необходимо было вступить в сговор с руководителями нефтекомбинатов, и если эти руководители отказывались сотрудничать — их убивали. Например, в 1993 году был убит директор НПЗ в городе Туапсе. В том же году жестоко избили директора НПЗ в городе Киричи. Еще через год жертвой пал президент «Мегионнефтегаза» [ 211 ].

«Придется затягивать пояса»

14 декабря 1992 года, после очевидного провала гайдаровских реформ, Борис Ельцин назначил нового премьер-министра: Виктора Черномырдина, бывшего министра газовой промышленности. Черномырдин был человеком в возрасте, бывший член ЦК КПСС. Он привел с собой новую команду: людей зрелых, гордо именовавших себя «промышленниками» и «государственниками». Но эта перемена мало что изменила в управлении страной.

С Евгением Ясиным, одним из ключевых специалистов «новой» команды Черномырдина, я встретился в бывших владениях ЦК КПСС на Старой площади. Этот немолодой экономист был одним из «ветеранов», призванных исправить ошибки «молодых реформаторов». Довольно быстро Ясина назначили главным экономическим консультантом Ельцина, а затем министром экономики. Я ожидал, что Ясин, человек бывалый и представляющий более консервативное крыло российского политического истэблишмента, решительно возьмется исправлять ошибки предшественников. Но этого не произошло.

«Чудес не бывает, — начал говорить мне Ясин. — Эта страна должна выпить чашу до дна. — Речь шла о том, как за счет кон-фискационного характера инфляции установить в стране новое экономическое равновесие. — В ближайшем будущем — как минимум год — мы будем жить в условиях инфляции, и надо сосредоточиться на проблемах, которые инфляция поможет разрешить — установить более рациональные отношения между ценами, новые отношения между ценами и доходами».

Другими словами, Ясин предлагал решительно снизить реальные доходы среднего российского гражданина; а инфляция тем временем уничтожит оставшиеся сбережения россиян, как источник внутреннего капитала. Но если не будет серьезных инвестиций из-за рубежа, где же Россия возьмет капитал для подпитки экономики?

«Есть только один способ — это затягивать пояса, — сказал Ясин. — Снижение жизненного уровня». Термин «затягивать пояса» перекликался со временами массовых лишений, которые терпел российский народ в годы Второй мировой войны. Но на сей раз самопожертвование народа не привело к победе над врагом — оно привело лишь к обнищанию и ранней смерти пенсионеров, чьи сбережения съела инфляция [ 212 ].

Позднее Григорий Явлинский вспоминал: его поражало, как мало реформаторы вроде Ясина и Гайдара заботились о простых россиянах. В общем и целом, по мнению Явлинского, люди, правившие страной во времена Ельцина, были и бессердечными, и безжалостными.

«(Гайдар с коллегами считали), что в России живут, как они называли, одни «совки», и все, что в России существует, нужно уничтожить и потом вырастить новое, — с негодованием говорил Явлинский. — Ради этого любые методы и меры хороши. И пускай все уничтожит инфляция. Никакая не проблема, потому что все равно нежизненно, потому что все это не нужно. Это так же, как Гайдар говорил: «Наука может подождать! Север нам не нужен! Старое поколение провинилось…» Парадокс этого периода реформ заключался в том, что они чисто большевистскими методами проводили капиталистическое строительство. Большевик — человек, для которого цель имеет значение, а средства достижения цели не имеют значения» [ 213 ].

У меня было такое же ощущение. Многие из ельцинского правительства говорили о своей стране с такими хладнокровием и отстраненностью, что можно было подумать: речь идет о чужом государстве. «Японцам и немцам (после Второй мировой войны. — П.Х.) было проще, потому что у них была просто разрушенная промышленность, была оккупационная власть, и уже многое было сделано для того, чтобы расчистить почву и начать сначала, — сказал мне Евгений Ясин. — Россия, к сожалению, не находится в такой ситуации» [ 214 ].

Смерть нации

В результате поспешной либерализации цен, проведенной Гайдаром, более ста миллионов человек, имевших при советской власти определенный уровень благосостояния, в одночасье обнищали. Школьные учители, врачи, физики, лаборанты, инженеры, военные, металлурги, шахтеры, столяры, бухгалтеры, телефонистки, колхозники — ветер перемен смел всех. При этом провальная либерализация торговли позволила «своим» разворовать природные ресурсы России. Россия лишилась главного источника дохода; как следствие — нет денег на то, чтобы платить пенсии и зарплаты, финансировать правоохранительные органы, армию, медицину, образование и культуру. Итогом шоковой терапии Гайдара стал неуклонный спад — экономический, культурный, демографический, — продлившийся до конца ельцинской эры.

Экономика других развитых стран продолжала расти, российская же сокращалась в размерах. Во времена Горбачева Советский Союз был третьей в мире экономической державой (после США и Японии). Понятно, что экономика России по естественным причинам уступала масштабам экономики бывшего Советского Союза. Но подлинный спад начался уже после распада Советского Союза. За четыре года шоковой терапии Гайдара валовой внутренний продукт России сократился более чем на 40 процентов. В итоге Россия опустилась ниже уровня Китая, Индии, Индонезии, Бразилии и Мексики. Если говорить о доходах на душу населения, Россия стала жить беднее Перу. Десятилетия технологических достижений канули в небытие. Знаменитая российская наука развалилась на части. Распалась глыба российской культуры. Собственность страны пошла с молотка [ 215 ].

Все, кто попадал в Россию в первые годы правления Ельцина, видел, как пытаются выжить рядовые россияне. Возле поникших бетонных зданий — универсамов советской поры — возникали новые частные рынки, помимо бойких бабушек, торговавших овощами, там появились и палатки с низкокачественными импортными товарами: компакт-диски с грохочущей музыкой, поддельные «Найк», «Мальборо», банки с вьетнамской тушенкой. Эти рынки расползались прямо среди грязи и мусора у выходов из метро, вдоль больших улиц, на многолюдных площадях.

В Столешниковом переулке, рядом с легендарным МХАТом и в сотне метров от Большого театра ежедневно собирались пожилые люди, они вставали в две параллельные линии вдоль улицы, de facto ставшей пешеходной. Эти пенсионеры, опрятного вида, но в обветшалой одежде, брали прохожих в молчаливую осаду, предлагая купить заварной чайник, пару вязаных носков, три фужера для вина, подержанный свитер, ношеную пару кожаных туфель. А в книжных магазинах начали скапливаться потрясающие редкие книги, их продавали по смехотворным ценам — московская интеллигенция распродавала свои библиотеки. На загородных толкучках можно было купить советские боевые ордена: это ветераны Второй мировой войны продавали свои награды, чтобы было что поставить на обеденный стол.

Россиянам пришлось куда тяжелее, чем американцам в годы Великой депрессии, и они вспомнили о первобытном инстинкте — началась борьба за выживание. Поползли слухи о неурожае и предстоящей нехватке провизии, и миллионы горожан поехали за город — сажать капусту и картофель на своих садовых участках. Плодородная подмосковная земля кишела людьми, что-то деловито копавшими и сажавшими. Это был возврат к средневековому натуральному хозяйству. Чубайс и Гайдар гордились тем, что массового голода удалось избежать. Но обойтись без голода удалось не потому, что отпустили цены, — просто русский народ вернулся к земле. В 1992 и 1993 годах россияне спаслись от голода, держа в руках лопату и мешок с семенным картофелем.

Любые сомнения по поводу того, что первые годы ельцинской эры обернулись тяжелым провалом, были развеяны демографической статистикой. Эти цифры, даже в самом общем виде, трубят о катастрофе, равной которой мировая история не знает — ее можно сравнить разве что с катастрофой стран, павших жертвой войны, геноцида или голода.

С 1990 по 1994 год уровень мужской смертности увеличился на 53 процента, женская смертность выросла на 27 процентов. Средняя продолжительность жизни мужчин в 1990 году и так была невысока — 64 года, в 1994 году она опустилась до 58; теперь по этому показателю россиян обогнали египтяне, индонезийцы и парагвайцы. За тот же короткий отрезок времени средняя продолжительность жизни женщин снизилась с 74 лет до 71. В мирное время такое снижение наблюдается лишь при голоде или катастрофических эпидемиях [ 216 ].

Каждый месяц преждевременная смерть настигала тысячи россиян. Такое падение продолжительности жизни — «избыточная смертность» — всегда было стандартным алгоритмом при демографических подсчетах смертности во времена великих катастроф — сталинская коллективизация 30-х годов, правление Полпота в Камбодже в 70-е, голод в Эфиопии в 80-е. По оценкам американского демографа Николаса Эберстадта, «избыточная смертность» в России за период с 1992 по 1998 год составила 2 миллиона. По контрасту, замечал Эберстадт, в Первую мировую войну Россия потеряла 1,7 миллиона человек [ 217 ].

Раньше срока ушли из жизни многие пожилые люди, чьи сбережения поглотила великая инфляция 1992 года, чьи пенсии утратили покупательную способность, кому не на кого было опереться, кто просто не мог наскрести денег на нормальную диету или лекарства. Еще одним важным фактором (хотя и трудно поддающимся учету), из-за которого смертность людей пожилого возраста повысилась, стал стресс — после коммунистического «состояния покоя» люди вдруг оказались в жестоком и неведомом мире. Их испуг вполне понятен: на закате жизненного пути, когда силы уже не те, реакция не та, они видят, что мир перевернулся, улицы изменились до неузнаваемости, все привычные жизненные подпорки рухнули. Многие какое-то время держались, бродили по городу; со временем мужчины спились и нашли приют в холодных сточных канавах; женщины исхудали и стали просить милостыню у метро и церквей; потом они умерли. Свершился величайший грех для любого общества — молодое поколение повернулось к своим старшим спиной и оставило их на погибель.

Смертность возросла и еще по одной, более видимой причине: распалась российская система здравоохранения. В больницах воцарились антисанитарные условия, денег не хватало, оборудования не хватало, лекарства стали дефицитом. Внезапно в России вспыхнули заболевания, какие было принято связывать только с беднейшими странами третьего мира: дифтерия, холера, сыпной и брюшной тиф.

Туберкулез, этот великий убийца времен промышленной революции, в XX веке был по большей части уничтожен — появились антибиотики, улучшилось состояние общественной гигиены. Но в 90-е годы туберкулез в России вспыхнул с новой силой — появились сотни тысяч больных с туберкулезом в активной стадии и еще больше — в пассивной. Особое беспокойство вызывало появление заразной разновидности туберкулеза, перед которой пасовали все известные антибиотики. Плодородной почвой для этого бедствия стали тюрьмы — туберкулез в активной форме поразил до 10 процентов всех российских заключенных, а их немало. В условиях перенаселенных камер и минимальной медицинской помощи болезнь распространялась быстро и требовала новых жертв. Каждый год в тюрьмы попадали 300 000 человек (в основном, люди молодые), чуть меньше выходили на свободу, отбыв свой срок. Два специалиста по российским проблемам в сфере здравоохранения (доктор Александр Гольдфарб из нью-йоркского научно-исследовательского института здравоохранения и Мерседес Бесерра из гарвардской медицинской школы) дали следующие цифры: из тюрем ежегодно выходят 30 000 больных туберкулезом в активной форме и 300 000 носителей пассивного вируса. Если эту волну не остановить, утверждает Гольдфарб, число больных туберкулезом будет удваиваться ежегодно и к 2005 году достигнет 16 миллионов человек (11 процентов населения) [ 218 ].

Условия жизни в российских тюрьмах для 1 миллиона молодых людей были устрашающими, но они едва ли были намного лучше для 1,5 миллиона военнослужащих срочной службы. В начале 90-х годов ежегодно погибали около 2 тысяч новобранцев — дедовщина, самоубийства, убийства, несчастные случаи, какие-то непонятные обстоятельства (армия точную цифру подобной смертности не дает) [ 219 ].

В эпоху Ельцина на гребень волны взлетели и заболевания, передаваемые половым путем. За период с 1990 по 1996 год число больных сифилисом с 7900 человек скакнуло до 388 200. До падения коммунизма СПИД в России был практически неизвестен. Но с тех пор расплодились наркоманы, свершилась новая сексуальная революция — и СПИД принялся косить российское население в геометрической прогрессии. Правительство не имело представления о точных масштабах этого явления, но, на основе роста зарегистрированных случаев СПИДа, доктор Вадим Покровский, ведущий эпидемиолог страны, дал следующую оценку: к 2005 году число ВИЧ-инфицированных достигнет 10 миллионов (почти все — в возрасте от 15 до 29 лет) [ 220 ].

Во многом рост смертности был предопределен свободным выбором россиян: вредная диета, активное курение, пожалуй, самое высокое потребление алкоголя в мире. Свою лепту вносил и рост употребления наркотиков. Поначалу посткоммунистическая Россия была лишь перевалочным пунктом для пересылки опиума и героина из стран Юго-Восточной и Средней Азии на Запад. Но вскоре наркотики стали оседать в России. К 1997 году внутрирос-сийский рынок наркотиков раздулся до колоссальных размеров, став одним из крупнейших в мире. По официальным оценкам, в России появилось от 2 до 5 миллионов наркоманов (3 процента населения). В основном это молодежь [ 221 ].

Поколение постарше выбрало себе другую отраву — алкоголь. Назвать цифры потребления алкоголя в России невозможно — огромное количество водки производилось на подпольных перегонных заводах. В 1996 году от алкогольного отравления умерло более 35 000 россиян (для сравнения: в тот же год в США таких смертей было несколько сотен) [ 222 ].

Алкоголизм и преступность способствовали поразительному росту таких категорий, как насильственная, травматическая и случайная смерть — эти показатели выросли, как никакие другие. С 1992 по 1997 год 229 000 россиян совершили самоубийство, 159 000 отравились дешевой водкой, 67 000 утонули (как правило, вследствие опьянения) и 169 000 были убиты [ 223 ].

При таких устрашающих показателях смертности сократилась и рождаемость. К концу 90-х годов ежегодное количество абортов, финансируемых государством, составляло 3 миллиона — это почти в три раза выше цифры рождаемости. Советские женщины давно пользовались абортами как основным средством контроля за деторождаемостью. В начале 90-х годов средняя россиянка делала три-четыре аборта, а многие — до десяти. Аборты, наркомания, алкоголизм, заболевания, передаваемые половым путем, -— в итоге к концу 90-х годов треть взрослых россиян была признана неспособными к воспроизводству [ 224 ].

Многие молодые женщины не стали матерями не по собственному выбору, их вынудили обстоятельства. Несколько миллионов молодых россиянок стали на тропу проституции; из них несколько сот тысяч превратились в сексуальных рабынь в других странах. Российские бандиты заключили союз с зарубежными и продавали своих соотечественниц как товар в Европе, Израиле, Турции, Китае, арабских и других странах [ 225 ].

Быстрое снижение рождаемости наряду с еще большим ростом смертности привело к неумолимому падению численности населения. В 1992 году население России составляло 148,3 миллиона. К 1999 году эта цифра сократилась на 2, 7 миллиона. Если бы не иммиграция в Россию из регионов, где положение еще более бедственное — Украина, Кавказ, Средняя Азия, — население России с 1992 по 1999 год сократилось бы на 6 миллионов. Эти показатели не учитывают миллионов россиян (в основном наиболее крепких и предприимчивых молодых людей), перебравшихся в Европу и Северную Америку неофициально [ 226 ].

В России шел процесс демографического самоубийства. Молодые мужчины отравлялись алкоголем и наркотиками, заражались СПИДом или туберкулезом, погибали в бессмысленных бандитских разборках или отсиживались в тюрьмах. Молодые женщины, по тем или иным причинам, отказывались рожать детей. Молодое поколение исчезало — и с ним исчезало будущее России.

Больше всех от социально-экономического спада в России пострадали дети. В 1992 году в России родилось 1,6 миллиона детей; в тот же год число новорожденных, от которых отказались родители, составило 67 286 (4 процента от всех родившихся). В 1997 году отказ родителей от детей приобрел катастрофические масштабы. В тот год родилось 1,3 миллиона детей, но от 113 000 (9 процентов) родители отказались. Поскольку в России серьезной программы по опеке, усыновлению и удочерению нет, в большинстве случаев эти дети оказались на улице. По сведениям некоторых западных агентств по оказанию помощи, к концу 90-х годов по городам России бродяжничало около миллиона бездомных детей. Остальные попали в широко разветвленную сеть сиротских домов. Там им зачастую приходилось жить в темных переполненных палатах, недоедать, недополучать лечение, подвергаться постоянным нападкам со стороны персонала и ребят постарше. По крайней мере, 30 000 российских сирот были помещены в психоневрологические интернаты для «неизлечимых» детей; такой легко устранимый дефект, как расщелина твердого нёба, признавался основанием для того, чтобы занести ребенка в категорию «дебил» и отправить в лечебное учреждение, где его в конечном счете ждала смерть. Но такой исход совсем не обязателен — ведь у 95 процентов российских сирот есть родители [ 227 ].

Когда я впервые ехал в Тольятти взять интервью у директора завода, я решил воспользоваться железной дорогой. Ехать предстояло двадцать четыре часа, но путешествовать по России поездом мне нравилось — поезд идет по глубинке, стучат колеса старых вагонов, и ты легко сходишься с людьми.

Со мной в купе сидела мама с больным семилетним ребенком. Стояла жара. Мальчик разделся до белья. Его худенькое тельце было покрыто язвами, какими-то волдырями. Видимо, мама везла его домой после неудачной попытки подлечиться. Мальчик очень страдал, ему все время хотелось чесаться. Он плакал. На самые болезненные места мама накладывала пластырь. «Мама… мама, больно!» — кричал мальчик.

Страдания мальчика не прекращались всю ночь, крики его эхом разносились по затемненному коридору вагона. Утром пассажиры были какие-то притихшие, подавленные более обычного, им словно требовалось какое-то противоядие, защита от страданий ребенка. Где-то под утро мальчик уснул. Я видел, как его мама одиноко сидела в коридоре, глядя застывшим взглядом в окно на бескрайние российские просторы.

Глава четвертая
РАСПРОДАЖА СТРАНЫ ЗА ВАУЧЕРЫ

Друг семьи

Зимой 1993-1994 годов Борис Березовский большинству россиян был неизвестен. Он уже успел изрядно нажиться на продаже вазовских автомобилей и других товаров, но таких преуспевших «новых русских» было много, к тому же на звание «самого богатого» он еще не тянул. Положение резко изменилось, когда этот автодилер стал другом семьи Ельцина и вошел в ближний круг президента.

В то время одной из главных фигур в ельцинском окружении был шеф Службы безопасности Президента, генерал Александр Коржаков. Он всегда находился рядом с Ельциным, вместе с ним выпивал, помогал установить неофициальную иерархию среди приятелей президента, влиял на назначение высших государственных мужей. Впервые я встретил Коржакова в парламенте в 1997 году. Пик его карьеры был позади. По коридору тяжелой походкой шел крупный, крепко сбитый мужчина. В общении он оказался прям и дружелюбен. Его глазки весело посверкивали, когда он вспоминал случаи из своего общения с российским президентом; они подозрительно сужались, когда мои вопросы становились чересчур назойливыми. Было ясно, почему многие люди, знакомые с Коржаковым, проникались к нему симпатией. Хотелось сравнить его с преподавателем физкультуры в старших классах: заражающий примером, смелый, надежный, с таким приятно иметь дело.

Коржаков всю жизнь прослужил в КГБ, но шпионом не был; почти двадцать лет он проработал в Девятом управлении, в обязанности которого входила охрана важных лиц и объектов. С Ельциным он познакомился в 1985 году, когда был назначен на должность его личного телохранителя, и вскоре стал одним из ближайших и наиболее доверенных его соратников — Коржаков не бросил шефа, даже когда Ельцин был снят с руководящего поста в компартии и отправлен в политическую ссылку. Придя к власти, Ельцин поручил Коржакову организовать Службу безопасности Президента (СБП). КГБ Ельцин не доверял. Ему хотелось создать, как он выразился, «мини-КГБ, всезнающий, мощный и укомплектованный только верными людьми» [ 228 ].

Кое в чем Ельцин определенно годился на роль руководителя страны: он прекрасно смотрелся на трибуне — прямая осанка, могучая стать, зычный голос; говорил он с запинками и чуть медленно, но этим еще больше походил на человека из толпы — крепкий мужик, который вчера вечером слегка перебрал.

Однако после мужественной акции в дни путча 1991 года Ельцин словно расслабился — могло показаться, что свою историческую миссию он посчитал исполненной. В государственных делах он проявлял леность и нетерпение; довольно быстро перестал ориентироваться в происходящих событиях. Любил вздремнуть после обеда. Рабочий день, как правило, заканчивал рано. Часов в десять вечера он уже ложился спать, хотя и мучился бессонницей. Просыпался часа в два ночи, жаловался на боли и по несколько часов не мог заснуть. Но, в отличие от другого кремлевского лунатика, Иосифа Сталина, Ельцин по ночам не работал. Просто слонялся по комнатам. Вскоре Коржаков заметил, что российский президент время от времени впадает в депрессию. Весной 1993-го, когда газеты на все лады обсуждали коррупцию в близких к президенту сферах, Коржаков даже боялся, не решится ли Ельцин на самоубийство [ 229 ].

Ельцин любил выпить. И как следствие — довольно щекотливые ситуации. Лучшей иллюстрацией его плачевного состояния стал унизительный случай 31 августа 1994 года, во время торжеств по поводу вывода последнего контингента российских войск из Германии. Событие это было глубоко символичным. Армия, пятьдесят лет назад победившая Гитлера и завоевавшая пол-Европы, возвращалась домой, но в родной стране царил хаос, и, рассчитывая на благотворительность из-за рубежа, русские солдаты уходили не победителями, а побежденными [ 230 ].

Ельцин прибыл в Берлин, чтобы с канцлером Германии Гельмутом Колем присутствовать на этом торжественном акте. Российский президент начал пить с самого утра, и к полудню шеф его охраны, генерал Коржаков, понял — быть беде. «Все ждали начала церемонии, — вспоминал Коржаков. — Коль сразу уловил известное состояние Бориса Николаевича и по-дружески обнял его. В следующее мгновение канцлер понимающе посмотрел на меня. Выразительным взглядом я молил его помочь нашему президенту, хотя бы поддержать Ельцина в прямом смысле этого слова. Коль все понял: слегка обхватив Бориса Николаевича за талию, отправился вместе с ним на торжество» [ 231 ].

Приняв новую дозу за обедом, Ельцин пошел вдоль выстроившихся войск и толпы граждан. Проходя мимо оркестра берлинской полиции, президент вдруг вскочил на сцену, выхватил у дирижера палочку и начал, не в такт музыке, ею размахивать. Когда музыканты остановились, он в пьяном виде изобразил «Калинку». Жители Берлина в жизни не видели ничего подобного. Эта жалкая сцена стала окончательным завершением Великой Отечественной войны.

Коржаков утверждает, что, понимая, какое пагубное воздействие на президента оказывает алкоголь, он отдал распоряжение, чтобы на президентской кухне ничего «горячительного» не было, а при крайней необходимости давал Ельцину водку, которая заранее была разбавлена. Но президент все равно ухитрялся доставать спиртное. «Если Ельцин уж очень хотел выпить, он приглашал кого-нибудь из доверенных людей на прием, — вспоминает Коржаков. — Встречи с Черномырдиным, например, всегда заканчивались для Ельцина необходимым расслаблением. Но порой президент вызывал кого-нибудь из дежурных в приемной (причем безошибочно выбирал того, кто послабее) и приказывал: «Иди и купи». Сотрудник тут же прибегал ко мне и спрашивал: «Александр Васильевич, что мне делать: Борис Николаевич дал сто долларов и попросит принести бутылочку» [ 232 ].

Постепенно Ельцин и его ближайшее окружение сплотились в тесный клан — вместе жили, работали, отдыхали и выпивали. Это был двор, в традиционном монархистском смысле слова. Из книги воспоминаний генерала Коржакова, ставшей бестселлером, вырисовывается образ Ельцина, чем-то сродни римскому императору Нерону, который обретался в прогнившем и дышащем на ладан имперском дворце. Ельцин и его свита часто препирались из-за каких-то пустяков: квартир, дач, мебели, телефонной связи, машин и прочих символов статуса.

Все они жили в специально выстроенном элитном доме на Осенней улице: просторные комнаты, спецсвязь, полы с подогревом, сауны. Все время уходило на споры о том, кому здесь давать квартиру, а кому нет. В конце концов в число счастливчиков попали Ельцин, Коржаков, дочь Ельцина Татьяна Дьяченко, премьер-министр Виктор Черномырдин, министр обороны Павел Грачев, шеф Службы безопасности Михаил Барсуков, журналист Валентин Юмашев, теннисный тренер Ельцина Шамиль Тарпищев, мэр Москвы Юрий Лужков. Они жили под одной крышей, встречались друг с другом в лифтах, вместе выгуливали собак. Жильцы дома, подобно «новым русским» увлекаясь вульгарным материализмом, изо всех сил стремились перещеголять друг друга [ 233 ].

«Борис Николаевич поразительно быстро был сломлен всем тем, что сопутствует неограничной власти: лестью, материальными благами, бесконтрольностью, — заключает Коржаков. — Все обещанные народу перемены свелись в сущности к бесконечным перестановкам в высших эшелонах власти. Причем после очередной порции отставок и новых назначений во власть попадали люди, склонные следовать государственным интересам все меньше и меньше» [ 234 ].

Экономика России разрушалась, и на московских улицах бандиты развязали настоящую междоусобную войну. Но правительство Ельцина оказалось неспособным изменить ситуацию. Причина коренилась в его коррумпированности. Даже чиновники самого высокого уровня пеклись о своих личных финансовых интересах гораздо больше, чем об интересах государства. Как правило, министр получал бесплатное медицинское обслуживание, машину с водителем, большую квартиру, право арендовать дачу в престижном уголке Подмосковья; зарплата же министра, как таковая, редко превышала 500 долларов. Естественно, велик был соблазн приработать на стороне [ 235 ].

Олег Лобов, заместитель премьер-министра и глава Совета безопасности, был обвинен в том, что продавал оружие «Аум Синрикё», секте судного дня, — в 1995 году они в токийском метро, применив нервно-паралитический газ зарин убили много людей. На следствии сектанты объявили, что получили от Лобова технологические документы на производство зарина в обмен на 100 000 долларов. Более того, Лобов разрешил членам секты «Аум Синрикё» провести военную подготовку на засекреченной военной базе в центре России. На допросах в прокуратуре Лобов все отрицал. Расследование было прекращено, но Лобова из правительства убрали [ 236 ].

Попался и министр безопасности Виктор Баранников. Он оказался одним из основных покровителей небезызвестного коммерсанта Бориса Бирштейна и принадлежавшей ему компании «Сиа-беко» с подразделениями в Торонто и Цюрихе. Бирштейн не скупился на дары. В начале 1993 года он пригласил жен Баранникова и первого замминистра МВД на трехдневную прогулку по. швейцарским магазинам, где две дамы совершили покупки на 300 000 долларов: меха, парфюмерия, шарфики, часы и так далее (все за счет «Сиабеко») — и привезли трофеи в Россию в чемоданах. Им пришлось заплатить 2000 долларов за двадцать мест лишнего багажа, но «Сиабеко» оплатила и этот счет. Баранникова и первого заместителя министра МВД уволили, но дело возбуждать не стали [ 237 ].

По общему убеждению, премьер-министр Виктор Черномырдин неплохо нажился на приватизации «Газпрома» и на бесчисленных сделках по экспорту нефти и газа. По оценке ЦРУ, личное состояние Черномырдина в 1996 году составляло 5 миллиардов долларов. Когда комитет Конгресса США попросил прокомментировать эту информацию директора ЦРУ Дейча, тот дипломатично ответил: «Я с удовольствием поговорю с вами на эту тему в другом месте» [ 238 ].

Не были застрахованы от скандалов и молодые реформаторы. Министр финансов Борис Федоров, на которого возлагал большие надежды Запад в смысле оживления рыночных реформ, в 1993 году подписал разрешение в пользу компании «Голден Ада». Аферу провернули молодой предприниматель Александр Козленок и давний друг Ельцина, возглавлявший комитет по драгоценным металлам; идея заключалась в том, чтобы залезть в государственную казну и разместить похищенное за границей. «Голден Ада» вела торговые операции в Сан-Франциско и Антверпене. В течение трех лет она продала бриллиантов, золота и ювелирного антиквариата, вывезенного из России, на 178 миллионов долларов. Зеленый свет «Голден Ада» получила благодаря подписи Федорова [ 239 ].

Еще более заметная фигура в лагере молодых реформаторов, Анатолий Чубайс, тоже неплохо прирабатывал на стороне, не всегда соблюдая нормы этики. В 1996 году Чубайс получил полугодичный отпуск и возглавил благотворительный фонд, которому ведущие российские бизнесмены выделили беспроцентную ссуду в размере 3 миллионов долларов. Эти деньги Чубайс инвестировал в государственные ценные бумаги. На подобных операциях, а также на «лекциях и консультациях» всего за несколько месяцев он заработал 300 000 долларов. Год спустя он и его ближайшие соратники по правительству России — все общепризнанные «демократы» и апологеты свободного рынка — получили по 90 000 долларов каждый в качестве аванса за книгу от филиала «Онексим-банка» (через два года книга действительно вышла, но особым спросом не пользовалась) [ 240 ].

Водоворот коррупции захлестнул и иностранцев. Ведя Россию к рыночной экономике, Чубайс полагался на консультантов из США: юристов, экономистов, специалистов по связям с общественностью. Одним из крупнейших американских проектов стал проект развития российского рынка ценных бумаг, координацию осуществлял Гарвардский университет, а финансы шли из US AID (Агентство международного развития). В мае 1997 года US AID отказалось выделить последний транш на программу (14 миллионов долларов) — выяснилось, что два американских консультанта, ответственные за программу, проявили корыстолюбие и воспользовались своими связями на рынке российских ценных бумаг для самообогащения. Министерство юстиции США начало расследование, хотя обвинений против консультантов не выдвигалось. В то же время аудит, проведенный Российской счетной палатой, показал, что Всероссийский центр приватизации — частная некоммерческая организация, связанная с Чубайсом и спонсированная деньгами с Запада, — присвоил большие суммы. Счетная палата обнаружила, что эти деньги напрямую пошли соратникам Чубайса и крупным политикам в обмен на поддержку рыночных реформ [ 241 ].

Хотя о продажности министров Ельцина было всем известно, попыток вывести их на чистую воду почти не предпринималось. Даже когда сведения об их взятках и казнокрадстве просачивались на страницы газет, до суда дело не доходило — «засветившихся» просто снимали с работы и позволяли тихо наслаждаться неправедно нажитым. При этом были уволены несколько чрезмерно рьяных прокуроров и борцов с коррупцией. Одним из первых оказался Юрий Болдырев, назначенный Ельциным в начале 1992 года курировать кампанию по борьбе с коррупцией — его уволили примерно через год, когда он выяснил, что ближний круг Ельцина изрядно замаран. Своих полномочий по борьбе с коррупцией в начале 1993 года лишился и вице-президент Александр Руцкой. В ноябре сняли Андрея Макарова, еще одного руководителя комитета по расследованию фактов коррупции [ 242 ].

Генерал Коржаков вспоминает, как болезненно реагировал Ельцин на разоблачения продажных чиновников. «Докладывая Ельцину о злоупотреблениях… я заметил, что ему не нравится слышать о воровстве, — говорит Коржаков. — Борис Николаевич понимал, что некоторые люди, называющие себя верными друзьями, единомышленниками, на самом деле просто обогащались на этой верности» [ 243 ].

Мало кто заявлял о своей преданности красноречивее Бориса Березовского. Березовский был введен в ближний круг Ельцина в присутствии Коржакова. Это было зимой 1993/94 года. «Мы искали издателя для второй книги Ельцина, «Записки президента», — вспоминает Коржаков. Работа над книгой началась в начале 1992 года с описания по горячим следам путча, но переросла в воспоминания о двух первых годах президентства Ельцина. Для литературной записи Ельцин подрядил журналиста Валентина Юмашева, чьими услугами он пользовался при написании книги 1989 года. В глазах ельцинской свиты Юмашев выглядел чужаком. Коржаков вспоминает его «неопрятный вид», называет его «журналистом-хиппи». Бывший шеф Службы безопасности удивлялся, как рьяно Ельцин защищает свой союз с этим автором.

«К Юмашеву тогда я относился хорошо, — говорит Коржаков. — А Борис Николаевич был не в восторге от наших отношений. Он всегда нервничал, когда я тепло отзывался о Юмашеве». Позже Коржакову стало известно, что Валентин Юмашев играл ключевую роль в управлении финансами семьи Ельцина [ 244 ].

После того как «Записки президента» были закончены, понадобился издатель. «Юмашев заявил, что на издание нужны большие деньги, — вспоминает Коржаков. — К сожалению, ни Ельцин, ни я никогда не занимались издательским бизнесом. Как потом выяснилось, несколько крупных российских издательств готовы были издать «Записки президента» на собственные средства и даже выплатить Ельцину существенный авторский гонорар. Но Юмашев преподнес ситуацию с изданием в таком свете, что без денег какого-нибудь бизнесмена о выходе «Записок» в свет не может быть и речи».

Литературный агент Ельцина Эндрю Нюрнберг согласился представлять авторские права Ельцина за рубежом. Но кто возьмется печатать книгу в России? Генерал Коржаков вспоминает следующий разговор: «Вы обратили внимание, что вся Москва увешана рекламой «ЛогоВАЗа»? — спросил меня Юмашев. — Так вот «ЛогоВАЗ» — это Березовский». Юмашев также дал понять, что если публикация книги Ельцина состоится на средства Березовского, то это стоит рассматривать как благотворительный жест, на который по всей России способен только Борис Абрамович» [ 245 ]. Реклама «ЛогоВАЗа» Березовского появлялась не только на уличных щитах. Весь 1993 год «ЛогоВАЗ» давал свою рекламу в популярном и нуждавшемся в деньгах «Огоньке», где Юмашев работал заместителем редактора. Тем самым Березовский финансировал раннюю карьеру Юмашева. Через два года, после реорганизации «Огонька», Юмашев стал генеральным директором журнала, а Березовский — совладельцем [ 246 ].

Так или иначе, к Березовскому обратились как к издателю. «Юмашев привел Березовского в Кремль и представил мне, — вспоминает Коржаков. — Потом Березовского представили Ельцину».

Березовский организовал быструю и качественную печать книги в Финляндии. По его утверждению, в это дело он вложил 250 000 долларов и его компаньон, босс «АвтоВАЗа» Владимир Каданников, — еще 250 000 долларов. Книга была опубликована под маркой «Огонька». «Березовский преподнес свою деятельность, как сверхщедрую благотворительность по отношению к президенту», — замечает Коржаков [ 247 ].

По словам Эндрю Нюрнберга, за пределами России было продано несколько сот тысяч экземпляров. Даже при этом гонорар Ельцина, после выплаты комиссионных Юмашеву и Нюрнбергу, наверняка был меньше 200 000 долларов [ 248 ].

«Ельцин надеялся заработать миллион долларов и постоянно жаловался, что «эти мерзавцы» его ограбили, — вспоминает Коржаков. — Почувствовав недовольство президента, Юмашев и Березовский поняли, что нужно исправить ошибку. Они стали пополнять личный счет Ельцина в лондонском банке «Barclays», объясняя, что это доход от книги. К концу 1994 года на счету Ельцина скопилось около трех миллионов долларов. Березовский неоднократно хвастался, что именно он «помог» Ельцину скопить столько денег» [ 249 ].

Свой вклад в «книжный фонд» Ельцина внесла и та самая «Голден Ада», что похитила из российской казны золото и бриллианты на 178 миллионов долларов [ 250 ].

По словам Нюрнберга, банковский счет Ельцина в банке «Barclays» был закрыт в 1993-1994 годах и зарубежные доходы от его книги переведены на банковский счет в России [ 251 ].

У Коржакова, однако, другие сведения: «На протяжении 1994-1995 годов Юмашев ежемесячно приходил к Ельцину в Кремль. Никто не мог понять, почему этот плохо одетый и неопрятный журналист регулярно навещал президента, разговаривал с ним наедине и через несколько минут покидал кабинет. Я же знал причину этих визитов. Юмашев приносил Ельцину деньги за накопившиеся на счету проценты: примерно 16 000 долларов наличными каждый месяц. Ельцин складировал деньги в свой сейф» [ 252 ].

Издание книги было для Ельцина важно — дополнительных источников дохода у него было немного. «В то время Ельцин не принимал деньги ни от кого, — говорит Коржаков. — О взятке не могло быть и речи. У него даже были трудности со строительством собственной дачи. Нам пришлось уговаривать его взять 20 000 долларов у японской газеты за интервью» [ 253 ].

И Ельцин был благодарен Березовскому за финансовый поток от книги. Когда «Записки президента» увидели свет в России, в Президент-клубе, шикарном теннисном клубе для государственной элиты, состоялась триумфальная презентация, Ельцин предложил ввести в члены клуба Березовского. Так магнат стал в Кремле своим.

«В клубе Березовский бывал часто, лоббировал свои собственные проекты, — вспоминает Коржаков. — К примеру, он знал, что каждое утро я обязательно приезжаю в клуб заниматься спортом. Он ходил за мной по пятам и, даже когда я был в душе, продолжал рассказывать мне о своих политических и деловых проектах. Я, честно говоря, радовался, что шум воды заглушает его торопливую речь».

После публикации книги дела Березовского пошли в гору. «Пользуясь своим доступом к Ельцину, Березовский претендовал на исключительную, главенствующую роль среди так называемых олигархов, — вспоминает Коржаков. — Другими словами, он стал фаворитом президентской семьи, постоянно демонстрируя свои особые с ней отношения. О своей близости к президенту он напоминал окружающим при любом удобном случае. Высокопоставленные чиновники боялись дать отпор Березовскому, когда тот настаивал на особо благоприятных условиях для своего бизнеса».

Имея доступ к высшим эшелонам Российского правительства и пользуясь репутацией близкого друга семьи, Березовский проталкивал приватизационные проекты, позволявшие ему взять в руки ключевые отрасли промышленности.

«Первый заместитель премьер-министра Олег Сосковец мастерски изображал Березовского, — вспоминает Коржаков. — Он брал потертый кожаный портфельчик, выходил за дверь, а потом тихонечко скребся, просачивался сквозь дверную щель и, затравленно шаркая, пробирался бочком к столу в кабинете. Это так сильно напоминало повадки Березовского, что мы валились от хохота» [ 254 ].

В итоге последним смеялся Березовский, но до поры ему приходилось мириться с насмешками ельцинской свиты. Их помощь была ему нужна, чтобы завладеть крупнейшими российскими компаниями.

Огонь по парламенту

Чтобы проводить массовую приватизацию, Ельцину требовалась полнота власти. В первые годы после падения коммунизма он еще не был тем правителем-автократом, каким стал позже. В начале 1993 года Ельцину пришлось столкнуться с широкой оппозицией, в которую вошли видные российские политики. Власть его казалась зыбкой. С точки зрения конституции легитимность его правительства вызывала сомнение — ведь ликвидация Советского Союза все-таки шла вразрез с советской Конституцией и общенациональным референдумом. Кроме того, проводимая правительством политика приводила к разрушительным результатам.

«Борис Ельцин не оправдал наших ожиданий, — говорил мне предприниматель Георгий Хаценков. — Оказалось, что управлять страной ему просто не по зубам. Вместо того, чтобы стабилизировать положение, он способствует распаду России. Нам требуется российский Пиночет» [ 255 ].

Человек, который мог претендовать на эту роль, был: вице-президент Александр Руцкой. Молодой и красивый, Руцкой, в прошлом генерал ВВС, сражался в Афганистане. Выбор Руцкого на пост вице-президента поддержали и российские патриоты, и военные, к тому же его поддержка Ельцина во время путча 1991 года сыграла важную роль в победе российского президента.

Однако Руцкой не был свободен от политических честолюбивых планов. Видя, как люди из круга президента грабят Россию (и, возможно, огорчаясь, что он не очутился в этом волшебном кругу), он возмутился. И стал выступать как решительный поборник правопорядка в России. Ельцин назначил Руцкого председателем комитета по расследованию коррупции в правительстве. Но когда Руцкой вскрыл массовые злоупотребления, Ельцин его с этой работы снял. Руцкой обратился к народу: в апреле 1993 года появился на экранах телевизоров, утверждая, что у него собрано одиннадцать чемоданов с документами, которые свидетельствуют о преступных деяниях правительственных чиновников — около сорока человек. Клан Ельцина решительно отмел эти обвинения и начал собственную кампанию — по обвинению Руцкого в коррупции, а еще через несколько месяцев Ельцин отстранил его от исполнения обязанностей.

Более серьезную проблему для Ельцина представлял российский парламент. Избранный в 1990 году, он состоял из убежденных коммунистов, а также многих реформаторов эры Горбачева. Он не принимал ни Ельцина, ни его политику, выступая и против реформ Гайдара, и против массовой приватизации Чубайса, блокировал президентские указы и угрожал президенту импичментом.

20 марта 1993 года Ельцин, выступая по телевидению, пригрозил: если политический кризис не разрешится, в стране будет введено военное положение. Он знал: 26 марта начнется процедура импичмента. 22 марта он вызвал к себе начальника Главного управления охраны Михаила Барсукова.

«— Михаил Иванович, надо быть готовыми к худшему. Продумайте план действий, если вдруг придется арестовать съезд.

— Сколько у меня времени?

— Два дня максимум».

Барсуков разработал (а Ельцин одобрил) следующий план. Если съезд проголосует за импичмент, офицер Службы безопасности прочитает заранее подготовленный президентский указ по системе громкой связи о роспуске съезда. Электричество, вода и отопление будут отключены. Если это не поможет, пойдет в дело слезоточивый газ; после этого военные в противогазах арестуют парламентариев и отведут их в подготовленные для этого случая тюремные автобусы [ 256 ].

28 марта состоялось голосование. Голосов, необходимых для начала процедуры импичмента, набрано не было. Нужда в резервном плане отпала. Месяц спустя на национальном референдуме 25 апреля россияне проголосовали в поддержку Ельцина и его программы экономических реформ. Страна разваливалась, многие жили на грани голода, и тем не менее голосование свидетельствовало о неизменной популярности Ельцина и нежелании народа бросать вызов Кремлю. На том же референдуме ставился вопрос о роспуске парламента, но и это предложение не прошло — не хватило голосов. По сути дела, электорат дал понять: конституционный конфликт между Ельциным и парламентом следует разрешить мирным путем.

Противостояние продолжалось, подкрепленное взаимными обвинениями в коррупции. Все лето 1993 года на глазах у изумленного народа ведущие политики страны обвиняли друг друга в мошенничестве и мздоимстве. Страницы российских газет пестрели откровениями о подтасованных импортно-экспортных контрактах, о переводе денег на тайные счета правительственных чиновников в швейцарских банках (один громкий скандал разразился в связи с публикацией перехваченного телефонного разговора — судя по всему, два члена правительства замышляли убийство генерального прокурора России). Между тем отвергнутый вице-президент Александр Руцкой встал на сторону российского парламента.

Во вторник, 21 сентября, в восемь вечера Ельцин появился на национальном телевидении и объявил о том, что он распускает парламент. Верховный суд России тут же отреагировал — это решение противоречит Конституции. В Белом доме под водительством Руцкого и спикера парламента Руслана Хасбулатова собралось несколько сот человек, многие с оружием. Ельцин объявил: им предоставляется возможность покинуть здание до 4 октября. Он окружил парламент подразделениями МВД. Телефоны и электричество были отключены — здание оказалось в осаде.

В воскресенье, 3 октября, за день до того, как протестующие должны были выйти из Белого дома, более 10 000 сторонников парламента собрались на Октябрьской площади около памятника Ленину. Прорвав милицейский кордон, они разделились на две колонны. Одна группа пошла к Останкинской телебашне, к зданию телецентра, откуда выходят в эфир основные российские телеканалы. Вторая колонна направилась к осажденному парламенту, где, прорвав блокаду, присоединилась к тем, кто находился в Белом доме. Была предпринята попытка захватить мэрию — небоскреб возле парламента, где раньше располагался СЭВ, — но ее отразили войска МВД и подразделения охраны «Мост-банка» [ 257 ].

Столкновение оказалось кровавым. Сотни антиельцинистов окружили Останкинскую башню, кто-то был вооружен автоматами, кто-то гранатометами. Входы в здание были перекрыты бойцами элитного подразделения МВД «Витязь» — около восьмидесяти человек. В течение ночи повстанцы несколько раз пытались взять здание штурмом, но получали отпор. На мостовой остались десятки тел.

На следующее утро Ельцин направил к центру Москвы танки. Они остановились на Новоарбатском мосту, чуть ниже парламента, и открыли огонь. После каждого залпа в небо вздымались клубы дыма и горы бумаг. Скоро на верхних этажах здания начался пожар. В военном отношении это был более жесткий вариант путча 1991 года — на сей раз танки были на стороне Ельцина и битва оказалась куда более кровавой. Тысячи москвичей прильнули к окнам, забрались на крыши домов и во все глаза глядели на захватывающее зрелище — расстрел здания российского парламента.

Тем временем спецподразделения через подземные тоннели проникли в парламент и начали зачистку. На исходе дня Руцкой и Хасбулатов сдались властям, вместе с остальными их препроводили к тюремным автобусам.

События 3—4 октября оставили в душах россиян горький осадок. По официальным сведениям, погибло девяносто два человека. Но в народе ходила другая цифра — несколько сот, а то и больше. Обе стороны повели себя достаточно лицемерно. Руцкой и Хасбулатов клялись, что за свободу России будут биться до смерти, но, в конце концов, смиренно сдались властям. Лагерь же Ельцина обвинил бунтарей в государственной измене, но через несколько месяцев выпустил их на свободу, объявив амнистию [ 258 ].

Двенадцатого декабря 1993 года, через два месяца, на общенациональном референдуме была принята ельцинская Конституция. Прошла она с трудом — «за» проголосовали 60 процентов пришедших на участки и всего 32 процента имевших право голоса. Звучали серьезные обвинения: в провинции списками принявших участие в референдуме (53 процентов) манипулировали; чтобы его результаты считались законными, подтягивали число голосовавших до пороговой цифры; но так или иначе конституционный кризис был разрешен. По новой Конституции президент получал неслыханные полномочия — примерно как кайзер или царь в Европе до Первой мировой войны. Российскому президенту, как и кайзеру с царем, приходилось иметь дело с парламентом, но теперь это учреждение (получившее название времен царской России — Дума) противостоять президенту фактически не могло [ 259 ].

Одновременно с голосованием за Конституцию россияне выбирали новый парламент. Большинство избранных депутатов были яростными критиками Ельцина и его правительства. Можно сказать, что голосование было протестным, оно выражало негодование в связи с грубым роспуском предыдущего парламента. Но на российской политической сцене царило лицемерие. Россиянам могло казаться, что они избирают антиельцинский парламент, однако в итоге этот орган оказался послушным инструментом ельцинского режима. Дело не только в том, что у парламента не было необходимых конституционных полномочий и угрожающие заявления депутатов можно было не принимать всерьез. Крупнейшая парламентская фракция — партия Жириновского — получала от правительства Ельцина тайную поддержку и, в свою очередь, поддерживала Ельцина всякий раз, когда дело доходило до голосования.

Анатолий Чубайс приватизирует Россию

После того как Ельцину удалось укрепить свою власть, правительство получило возможность сделать еще один серьезный шаг к рыночной экономике. В 1992 году Егор Гайдар отпустил цены на многие товары, однако подавляющее большинство российских компаний оставались собственностью государства. Но теперь препятствие (парламент) было устранено, и массовая приватизация получила зеленый свет.

Для большинства россиян перемены в стране происходили с ошеломляющей скоростью. Всего четыре месяца — с августа по декабрь 1991 года — ушло на то, чтобы похоронить коммунизм и разрушить Советский Союз. В начале 1992 года всего за несколько недель шоковая терапия Егора Гайдара уничтожила плановую экономику, а заодно и сбережения подавляющего большинства граждан России. Теперь с той же безжалостной скоростью на страну обрушилась приватизация. Архитектором этой программы стал тридцативосьмилетний экономист из Санкт-Петербурга Анатолий Чубайс, руководивший относительно небольшой структурой, именуемой «Госкомимущество». Это ведомство находилось в здании напротив гостиницы «Россия». В коридорах слышались голоса американцев: это были молодые консультанты, которых Чубайс призвал под свои знамена.

«Чубайс появился в управлении Госкомимущества в 1991 году, — вспоминает Гайдар, тогдашний премьер-министр. — В то время был полный организационный и хозяйственный вакуум, потому что старые механизмы партийного и административного контроля были в полной мере отключены. Значительная часть чиновничества, на основе полулегальных процедур, самым наглым образом разбазаривала собственность. Неоднократно на официальных заседаниях правительства начальники (местных) администраций говорили: «Отдайте все нам, мы назначим собственников».

Поучаствовать в распределении богатейших природных ресурсов России жаждали все. Коммунисты и националисты хотели, чтобы собственность по большей части осталась в руках государства. Политики регионального уровня мечтали распределить собственность среди своих. Чубайс решил опереться на небольшую группу бизнесменов с хорошими связями. По мнению Гайдара, этот ход был верным. «В тяжелейших условиях Чубайс сумел разработать регулирование, которое позволило упорядочить процесс приватизации в России, — говорит Гайдар. — Он очень четкий администратор, очень хорошо умеет ставить задачи и контролировать исполнение» [ 260 ].

Однажды я встретился с Чубайсом, когда он был первым заместителем премьер-министра, и мог лично убедиться в его феноменальной работоспособности. Наше интервью было назначено на 9:30 вечера в его кабинете. Огромное правительственное здание (Белый дом), где находятся кабинеты премьер-министра, его заместителей и их сотрудников, было погружено во мрак — пустые коридоры, молчащие кабинеты, запертые двери. Все разъехались по домам. Но в крыле Чубайса полыхал свет. Там кипела работа, люди звонили по телефонам, готовили документы, договаривались о встречах. Сам Чубайс появился в комнате для переговоров, чуть запыхавшись — было ясно, что он очень занят. Но говорил совершенно внятно и четко, и было ясно: передо мной — великолепный технократ.

По программе Чубайса приватизационные ваучеры были разосланы всем российским гражданам (151 миллион ваучеров). По плану предполагалось приватизировать основную часть российской промышленности за два года. Наиболее общий сценарий приватизации сводился к следующему: 29 процентов компании продавались за ваучеры на аукционе, 51 процент распределялся среди руководства и рабочих, остальное оставляло за собой государство, чтобы впоследствии продать за наличные или за обещания инвестиций.

Наиболее важной частью программы были ваучеры — в новой экономике каждый гражданин получает свою долю; акционером может стать каждый, и самые лучшие компании отнюдь не достанутся самым богатым. Эта идея являлась воплощением демократии Джефферсона — заложить основу для создания массового среднего класса и крупного внутреннего рынка, для быстрого развития экономики. Да, сбережения россиян сгорели в костре гиперинфляции 1992 года, но теперь граждане станут акционерами российских предприятий и смогут эти потери как-то компенсировать.

Летом 1992 года президент Ельцин познакомил страну с идеей ваучерной приватизации: «Нам нужны миллионы собственников, а не горстка миллионеров. В этой новой экономике у каждого будут равные возможности, остальное зависит от нас… Каждый гражданин России, каждая семья получат свободу выбора. Приватизационый ваучер — это для каждого из нас билет в мир свободной экономики» [ 261 ].

Доля, которую представлял собой один ваучер, была ничтожно мала, а российский рынок ценных бумаг был весьма примитивным, и владельцы ваучеров, как правило, на приватизационных аукционах купить акции напрямую не могли. Выбор сводился к следующему: инвестировать ваучер в компанию, где человек работал, для чего в компании существовала программа акционирования, либо передать ваучер в один из вновь создаваемых чековых инвестиционных фондов.

Поскольку многие жили в ужасающей нищете и в первую очередь думали о хлебе насущном, люди просто продавали ваучеры на улице за наличные, и таких было немало. В итоге уличная цена на ваучер была смехотворно низкой. Тоскливой зимой 1993/94 года в метро можно было видеть плохо одетых прыщавых парней, державших табличку: «Куплю ваучер». Цена составляла 10 000 рублей — около 7 долларов, как раз на две бутылки дешевой водки. При том, что каждый ваучер можно было купить на улице за 7 долларов, выходило, что гигантские промышленные и природные ресурсы страны оценивались примерно в 5 миллиардов долларов.

В теории ваучерная приватизация выглядела привлекательно, но на практике она полностью провалилась. Первая ошибка — выбор времени для ее проведения. Приватизацию следовало проводить до ценовой реформы Гайдара в 1992 году, как средство борьбы с рублевым навесом, с опасностью инфляции. Именно в этом заключалась суть плана Григория Явлинского «500 дней». «Я считал, что именно приватизация должна быть тем инструментом, который должен урегулировать вопрос с денежным навесом, — вспоминает Явлинский. — То есть я считал правильным использовать накопленные средства на приватизацию. Я предлагал начать с самого маленького — приватизировать грузовики, небольшие земельные участки, квартиры, магазины — и постепенно, постепенно двигаться к более крупной приватизации».

Явлинский настаивал на том, чтобы провести приватизацию за деньги. «Приватизация решает задачу собственника, смену (старого советского) управляющего, — говорил он. — Конечно, деньги, заработанные в советские времена, были крайне малы, но, затратив даже эти маленькие деньги, поскольку это были собственные, люди становились подлинными собственниками». Нельзя ничего получать бесплатно, утверждал он. Ты не сможешь относиться к этому с должным уважением. Все ценное добывается в поте лица своего. «Собственность обязательно нужно продавать, только так возникают подлинные собственники. Даже если ты покупаешь кусочек компании за маленькую сумму, это все равно твои деньги — ты будешь этой компанией дорожить, будешь искать хорошего менеджера, будешь строить на этом дело. А когда людям прислали ваучеры по почте, вам все безразлично» [ 262 ].

С этим соглашался мэр Москвы Юрий Лужков, он говорил: при таких низких ценах приватизация бессмысленна. «Мы говорим: приватизация необходима, чтобы создать нового собственника, новый собственник будет лучше распоряжаться собственностью и расширять производство, — аргументировал Лужков. — Возьмите приватизацию завода — предполагается, что новый владелец будет управлять ею лучше. Но такое возможно, только если завод продается за настоящие деньги. Приведу конкретный пример. Я купил ЗИЛ, гигантский автозавод, за 4 миллиона долларов. Но как автозавод он мне не нужен. Он занимает 240 гектаров земли, и я могу быстро вернуть свои 4 миллиона долларов, если превращу эту территорию в склады или еще во что-нибудь.

Мой (химический) институт продали за 200 000 долларов. Во-первых, в этом институте трудились настоящие специалисты, каждый из которых тянет на 200 000 долларов в год. Во-вторых, у него есть экспериментальная производственная база, где можно разрабатывать новые технологии. И это предприятие было продано за 200 000 долларов! Да это цена одного спектрофотометра! А новый владелец решил — ему не нужно, чтобы институт работал. Он сказал: я всех увольняю, теперь у меня есть свободная недвижимость, с ее помощью я буду приумножать свои доходы — площадь буду сдавать и получать за это 500 000 долларов в год. Вот это бизнес!» [ 263 ]

Но Явлинский и Лужков остались не услышанными. Позже Гайдар говорил, что у него с Чубайсом просто не было времени проводить приватизацию сначала — нужно было срочно отпустить цены, чтобы заполнить полки товарами, хотя иногда это означало: люди выкладывают все свои сбережения на то, чтобы запасти товары на несколько недель. Но все равно, даже если бы в пожарном порядке организовать продажу грузовиков, квартир, магазинов, садовых участков, а чуть позже малых предприятий вроде кирпичных заводов, лесопилок и.текстильных фабрик, результат был бы куда менее разрушительным, чем тот, что был достигнут вследствие политики Гайдара и Чубайса.

Вторая ошибка Чубайса — темпы, с какими он провел приватизацию российской промышленности. Начнись приватизация раньше, она могла бы пройти куда более гладко. Чубайс поставил на кон все сразу: крупнейшие нефтяные компании, металлургические и горные комбинаты, гигантские комплексы по переработке леса, автозаводы, машиностроительные комбинаты, тракторные заводы, крупные промышленные компании, огромные флотилии, крупнейшие порты страны — все это выплеснулось на рынок одновременно. Любому инвестиционному банкиру известно: чтобы получить хорошую цену за акции, появившиеся на рынке впервые, необходимо ограничить предложение. Сначала нужно продавать небольшую часть компании, и только потом, когда становится ясно, что есть спрос, можно предлагать дополнительное количество акций. Интернетовские компании в США с 1995 по 2000 год продавались именно по такой схеме, в итоге цена оказалась высокой, хотя компании эти почти не приносили прибыли и лишь предполагали большие доходы в будущем (это же относится к российским компаниям).

Как и Явлинский, министр внешних экономических связей с 1994 по 1997 год Олег Давыдов считает, что первым объектом приватизации должны были стать магазины, рестораны, небольшие цеха. Далее правительство могло выставить на продажу предприятия легкой промышленности. «Рынок всегда начинается с обслуживания людей, — замечает Давыдов. — Начинается с малых предприятий» [ 264 ].

Вместо этого Чубайс провел приватизацию крупнейших и наиболее прибыльных российских предприятий, работавших на экспорт. «Именно в этот сектор, у которого такой громадный экспортный потенциал, хлынул весь криминал», — с горечью говорит Давыдов. Он считает, что российские промышленные гиганты в таких стратегических сферах, как нефть и газ, металлы, алюминий, космос, следовало превратить в государственные корпорации. Они бы научились действовать, как независимые предприятия, а потом, постепенно, их можно было бы приватизировать, по мере развития рынка. Примеров подобного рода в Европе и Японии достаточно.

И последняя ошибка политики Чубайса и Гайдара — уж слишком малой они сделали номинальную стоимость приватизационных ваучеров (10 000 рублей). Если исходить из номинальной стоимости ваучеров, то, по ценам начала 1992 года, вся российская промышленность была оценена в 100 миллиардов долларов, что со всей очевидностью не соответствовало ни огромным масштабам российской экономики, ни тенденции рынка акций превышать стоимость внутреннего валового продукта страны. Ярлык в 100 миллиардов долларов, который в 1992 году экономисты Ельцина нацепили на российскую экономику, меркнет по сравнению с оценочной стоимостью таких рынков, как Мексика и Гонконг, где в то время рынок акций оценивался в 150 и 300 миллиардов долларов соответственно. К концу 1993 года, когда россияне реально могли воспользоваться ваучерами, инфляция и девальвация рубля съели 95 процентов номинала ваучера, и стоимость промышленных и природных ресурсов России съехала к 5 миллиардам долларов [ 265 ].

Назначив за ваучеры такую смехотворно низкую цену, правительство дало инвесторам понять, что оно само эти ценные бумаги ни капли не ценит. В результате Российское государство понесло тяжелый урон. Оно за гроши распродало свои лучшие активы. 151 миллион российских граждан тоже оказались в проигрыше, потому что очень мало кто из них получил реальную долю в приватизированных предприятиях. С другой стороны, инвесторам с хорошими связями представилась возможность совершить фантастически выгодные сделки. Можно было купить прекрасно работающие компании и тут же, в одночасье, вернуть вложенные средства. Для инвесторов, которые действовали на российском рынке акций в тот первый год, ежегодная прибыль в 300 процентов не была чем-то необычным. За недели люди делали состояния.

Одним из таких был Березовский. В конечном счете именно в его руках сосредоточилось крупнейшее частное состояние в России — благодаря приватизации. Но сама ваучерная приватизация почти не привлекла его внимания. В 1993-1994 годах он вел другие проекты, а рынок ваучеров оставил другим коммерсантам.

«Никаких законов мы не нарушили»

В конце 80-х годов тридцатидевятилетний Михаил Харшан завел свой первый бизнес: турагентство для иностранцев. Когда в 1992 году Анатолий Чубайс объявил о начале программы приватизации, Харшан основал Первый ваучерный инвестиционный фонд, куда граждане могли приносить свои ваучеры и получать взамен акции компаний. Подобных ваучерных фондов по России было около 600, и все они привлекали инвесторов с помощью громких рекламных кампаний, обещая им прибыли до нескольких сот процентов в год. Первый ваучерный фонд Харшана таких экстравагантных заявлений не делал, но ему удалось стать крупнейшим чековым фондом в России и собрать 4,5 миллиона ваучеров (3 процента от общего количества); в конечном счете фонд инвестировал эти ваучеры в восемьдесят различных компаний — гостиницы, заводы по производству удобрений, металлургические заводы. У Харшана перед конкурентами было серьезное преимущество: он имел возможность продавать акции своего фонда через тысячи почтовых отделений — розничная сеть гигантских масштабов. Ему удалось заполучить такую сеть, потому что он платил Министерству связи по 1 миллиону долларов в месяц, подкупил нескольких чиновников и пустил в ход свои старые связи в КГБ [ 266 ].

Методы Харшана зачастую были далеки от цивилизованных. Одна из его любимых историй — как он приобрел .долю в компании «Соликамскбумпром», к северу от Перми. Эта крупная бумажная фабрика ежегодно производила 460 000 метрических тонн бумаги и была одна из немногих в России производителей газетной бумаги. Вместе с директором компании Харшан «убедил» местный комитет по приватизации провести ваучерный аукцион только на территории фабрики. Поскольку сама фабрика находилась в зоне расположения оборонных заводов, официальный доступ посторонним туда был закрыт. Но Харшан договорился с высокопоставленным московским чиновником, и тот позвонил в Соликамск бывшему секретарю обкома, главе местной администрации. Людей Харшана охрана на фабрику пропустила, и ему удалось приобрести 10 процентов компании. «Мы ни в кого не стреляли, не нарушали никаких законов, — с ухмылкой объяснял Харшан. — Просто вот так в России делается бизнес» [ 267 ].

Еще одним солидным игроком на рынке ваучерной приватизации была «Альфа», коммерческая фирма с хорошими связями. Ее владельцы сделали большие деньги в 1992 и 1993 годах на экспорте нефти и металлов, ввозе сахара и торговле другими сельскохозяйственными товарами. В декабре 1992 года министр внешних экономических связей Петр Авен, в чьем ведении находились торговые компании, подобные «Альфе», оставил министерское кресло и стал президентом «Альфа-банка», разделив власть с двумя молодыми людьми, имевшими хорошие связи. В тот же месяц «Альфа» создала свой собственный чековый инвестиционный фонд — «Альфа-капитал». Этому фонду удалось собрать 2,5 миллиона ваучеров, и он стал одним из крупнейших в стране. Он приобрел доли в сорока шести компаниях, включая цементные заводы и другие заводы по производству стройматериалов, пищевые фабрики и химические компании. Михаил Александров, двадцатисемилетний специалист в фонде «Альфа-капитал», рассказывал, захлебываясь от восторга, в разгар этой рыночной вакханалии: «Иногда даже не верится, что эта компания находится в России — оборудование новенькое, чистенькое, имущество просто сказка» [ 268 ].

Александров получил финансовое образование в одном из лучших советских вузов и некоторое время работал в фирмах «KPMG» и «CS First Boston»; он хвастался мне, как «Альфе» удалось обставить американский конгломерат «RJR Nabisco» в борьбе за псковскую фабрику по производству печенья. Фабрика продавала 56 миллионов упаковок в год. В апреле 1993 года фонд «Альфа-капитал» приобрел 14 процентов этой фабрики на ваучерном аукционе. Но и «RJR Nabisco» положила глаз на эту компанию и осенью приобрела 10 процентов акций. Контрольный пакет — 51 процент — оставался в руках правления и рабочих фабрики. Первым поспел «Альфа-капитал», выкупил акции у руководства и рабочих и завладел 65 процентами компании — все про все меньше чем за 4 миллиона долларов [ 269 ].

По словам Александрова, западным инвесторам по таким бросовым ценам никто ничего бы не продал. «Когда в Москве появляется американский инвестор, все пытаются его надуть», — со смешком говорил он. Чтобы купить российские акции, иностранному инвестору нужен местный брокер. Но как только российский брокер узнавал, что иностранца интересуют акции конкретной компании, он нередко покупал эти акции сам и тут же перепродавал иностранцу втридорога. В России такой конфликт интересов не считался незаконным, к тому же облапошить иностранца было чрезвычайно легко. «С нами никто бы не подумал так мошенничать, — говорил мне Александров. — Мы бы их поймали и набили морду. Или всегда можно нанять какого-то «Ивана», он бы из них живо вытряс все деньги» [ 270 ].

Брокерам и менеджерам фондов часто приходилось расплачиваться за свои дела кровью. Одной из жертв стал Андрей Орехов, основатель брокерского дома «Грант». Орехов пытался играть честно, по правилам западного рынка; в конце 1994 года он даже провел успешную защиту шоколадной фабрики «Красный Октябрь», у руководства которой пытались отнять власть посторонние инвесторы, — первый такой случай в истории нового русского рынка. Но в ту же зиму фондовый рынок рухнул, разочаровав многих инвесторов, которые, видимо, не понимали, что состояние рынка может не только улучшаться, но и ухудшаться. 18 апреля 1995 года Орехов с шестилетней дочкой Майей отъезжал от дома — вез ребенка в школу, — и тут по его машине открыли огонь. Орехов и его водитель были тяжело ранены; девочка погибла [ 271 ].

Масштабы приватизации были гигантскими — и многие предприятия приобретались за бросовые деньги. Но задача заключалась в том, чтобы найти гусыню, несущую золотые яйца. «Балансовые отчеты ничего не дают; из приватизированных компаний только 5 процентов по-настоящему чего-то стоят», — замечал Михаил Харшан. У Госкомимущества была более достоверная информация о балансовых отчетах и собственности компаний, но обнародовать эти сведения они не имели права. Харшан хвастался, что все равно получил эту информацию — скачал из компьютера Госкомимущества. В итоге он приобрел несколько компаний совсем задешево [ 272 ].

Иностранным юридическим лицам, например «CS First Boston», «Brunwick-Warburg», и неким автономным структурам — «Leucadia Group» — удалось купить какую-то долю акций в хороших компаниях. Но это не означало, что они обладали теми же правами, что акционеры в США или Западной Европе. В своем большинстве директора российских предприятий считали, что сторонние акционеры в компанию ничего не вкладывают и просто лезут в чужие дела. И программу приватизации Чубайса они рассматривали как враждебный захват власти. Некоторые компании даже не хотели показывать свой устав, не говоря о списке акционеров. Клаудиа Моргенштерн, старший специалист по инвестициям в Международной финансовой корпорации Всемирного банка, консультировала правительство России по вопросам приватизации, и вот что она сказала: «Как и во всем остальном в России, важно не то, что говорит закон, а кто и как его исполняет» [ 273 ].

Многие лучшие российские компании были выкуплены их директорами эпохи Советского Союза. Обычно это были люди, которые раньше втихомолку откачивали деньги из собственной компании и теперь на эти средства либо скупали ваучеры для участия в торгах на первичном аукционе, либо пытались выкупить акции у собственных подчиненных на вторичном рынке. Поскольку рабочие часто получали мизерные зарплаты с месячными опозданиями, они с удовольствием продавали свои акции за наличные, и акции эти скапливались у своей же администрации.

Наиболее ярким примером таких тихих захватов стал «Газпром». Ему принадлежала треть газовых ресурсов всего земного шара, он был единственным поставщиком газа по бывшему Советскому Союзу и основным поставщиком газа в Западную Европу, богаче компании в России не было. Вполне возможно, что это была самая богатая частная компания в мире. Будь «Газпром» западной компанией, только его газовые ресурсы стоили бы на рынке от 300 до 700 миллиардов долларов. А его продали на ваучерных аукционах за 250 миллионов долларов [ 274 ].

По сути, аукцион был подтасован. Во-первых, многие торги проходили в отдаленных сибирских городах, где всем заправлял «Газпром». Во-вторых, иностранцам было запрещено покупать акции. В-третьих, управляющие получили право первого выбора при любой перепродаже акций «Газпрома» на вторичном рынке, им также разрешили отказывать в регистрации акционерам, если те им не нравились [ 275 ].

Осенью 1993 года руководство «Газпрома» обратилось в Первый ваучерный инвестиционный фонд Михаила Харшана с предложением продать 530 000 ваучеров, чтобы воспользоваться ими на предстоящем аукционировании их компании (это количество равнялось одной восьмой всех ваучеров, которые в конечном итоге участвовали в аукционе «Газпрома»). Харшан хвастался, как ему удалось вздуть цену ваучеров на фондовой бирже и вынудить руководство «Газпрома» заплатить как минимум вдвое больше, чем пришлось бы, скупай они ваучеры медленно и постепенно. «Они чиновники, к тому же провинциалы, — говорил Харшан с ухмылкой. — Соображают туго» [ 276 ].

Но в конечном счете руководители «Газпрома» остались в выигрыше. Поскольку приватизация «Газпрома» проводилась с учетом интересов руководства и сотрудников этой компании, акции продавались по баснословно низкой цене. К примеру, в республике Мари Эл из цены акций следовало, что вся компания стоит всего-навсего 80 миллионов долларов, а в северном промышленном городе Пермь — 79 миллионов долларов. Если исходить из средней продажной цены акций «Газпрома», получалось, что цена этой компании — 250 миллионов долларов. Предложив в обмен на акции гигантское количество ваучеров, приобретенных у брокеров вроде Харшана, руководство «Газпрома» собрало у себя 15 процентов акций компании, оно же получило право распоряжаться при голосовании 35 процентами акций, которые оставило за собой государство [ 277 ].

Подобные манипуляции с рынком плюс беззаботная продажа приватизационных ваучеров населению привели к тому, что промышленное богатство России ушло с молотка за исключительно низкую цену. Ниже приводится таблица, в которой перечислены крупнейшие компании, подвергшиеся ваучерной приватизации.

Ваучерная стоимость российских компаний по сравнению с рыночной стоимостью (в миллионах долларов) [ 278 ]

Компания

Цена на ваучерном аукционе (1993-1994)

Цена на российском фондовом рынке (август 1997)

«Газпром»

250

40483

РАО «ЕЭС»

957

17977

«Лукойл»

704

15839

«Ростелеком»

464

4172

«Юганскнефтегаз»

80

1656

«Сургутнефтегаз»

79

6607

Шесть промышленных гигантов, бриллиантов в короне российской промышленности, были распроданы на ваучерных аукционах в двадцать раз дешевле их рыночной стоимости.

Народный автомобиль

Несмотря на все ухищрения и маневры, к которым прибегали директора российских предприятий на ваучерных аукционах, следует отметить вот какое любопытное обстоятельство: для того чтобы контролировать российскую компанию, совершенно не обязательно владеть крупным пакетом акций. «Российские условия таковы, что разницы между контролем и владением нет. Если ты контролируешь деятельность предприятия, ты контролируешь его денежные потоки», — заметил Михаил Харшан [ 279 ].

Березовский прекрасно это понимал. Контроль за денежными потоками «АвтоВАЗа» интересовал его куда больше, чем скупка акций других компаний на ваучерных аукционах. Он знал, что приватизация — это не просто покупка акций на рынке. Вскоре он довел до совершенства искусство «виртуальной приватизации» — как взять под свой контроль компании, где акций у него совсем не много.

Конечно же, Березовский не мог пройти мимо такой возможности, как ваучерная приватизация, хоть как-то ею не воспользоваться. Характерно, что выбранные им ходы оказались не шаблонными. Березовский понял, что ваучерная программа закладывает основу рынка ценных бумаг в России, и одним из первых довольно быстро сообразил, как делать деньги на этом рынке. План его свелся к следующему: запустить инвестиционный фонд и собирать средства рядовых инвесторов.

Первые российские фондовые биржи были весьма примитивными. Они не торговали акциями российских предприятий; как правило, они располагали лишь одной ликвидной ценной бумагой: приватизационным ваучером. В начале 1994 года я вместе с Сергеем Андреевым, агентом российской брокерской фирмы «Грант», оказался на Российской товарно-сырьевой бирже. Задача Андреева заключалась в том, чтобы приобрести 10 000 ваучеров для «CS First Boston». Биржа работала по принципу «товар утром, ваучеры вечером» и напоминала оживленный вокзал. В углу даже торговали мороженым. С сумками и чемоданами сновали группки плохо одетых людей. Это были коммерсанты, приехавшие издалека с чемоданами, набитыми ваучерами; они ждали возможности заключить выгодную сделку, подсчитать деньги и уехать с чемоданами наличности.

Андреев тогда отметил для себя, каковы цены на операции с ваучерами, вывешенные на табло. Он сказал, что будет отталкиваться от этих цен, но ваучеры у кого-нибудь из продавцов купит неофициально — чтобы не платить бирже комиссионные. Цена ваучера в тот момент колебалась где-то на уровне 20 000 рублей. «Многовато, — сказал Андреев. — Народ тут в основном из провинции, продать свои ваучеры им надо позарез. Вчера они держались, наверное, продержатся и сегодня, но до конца недели им придется сдаться».

На бирже нас сопровождал коренастый мужчина, Александр Фоменко, в прошлом сотрудник КГБ, а ныне охранник фирмы «Грант». Пока мы выжидали, Фоменко рассказал об одной истории, случившейся в 1993 году: несколько директоров из сибирской торговой компании приехали на биржу с чемоданом ваучеров, которые и продали за 150 000 долларов наличными. Едва они покинули территорию биржи, их ограбили.

Ограбленными оказалось и большинство инвесторов, хотя их не грабили под дулом пистолета. Если российские граждане не желали продавать свои ваучеры на улице за 7 долларов, выбор у них, как правило, был невелик — ваучеры можно было инвестировать в один из чековых инвестиционных фондов. Некоторые фонды, как Первый ваучерный инвестиционный фонд Харшана или Московский фонд недвижимости, действовали сравнительно легально, но дивиденды инвесторам давали ничтожные — о том, чтобы компенсировать последствия инфляции, говорить не приходилось.

Менеджеры инвестиционных фондов, как правило, действовали неэтично. Когда инвестиционный фонд осуществлял выгодную покупку на одном из ваучерных аукционов, акционеры фонда могли считать, что им повезло, если они получали полную стоимость инвестиции в денежном выражении. По стандартной схеме происходило следующее: на одном из ваучерных аукционов инвестиционный фонд приобретал у компании пакет акций. Через несколько месяцев к фонду обращался покупатель, готовый заплатить в двадцать раз больше покупной цены. Тогда фонд продавал акции вдвое выше покупной цены — но компании, которая принадлежала «друзьям» менеджеров фонда; эта компания, в свою очередь, продавала пакет акций конечному покупателю в десять раз дороже, чем только что заплатила сама. «Это типичная поганка — инвестиционные фонды подсовывают ее постоянно», — заметил Андрей Орехов, генеральный директор брокерской фирмы «Грант».

Инвестиционные фонды по большей части были пирамидами, воровавшими у россиян не только их ваучеры, но и сбережения. В 1994 году те россияне, у которых все-таки осталась какая-то наличность, жаждали положить остатки средств куда-то в надежное место. Инфляция составляла 215 процентов, значит, держать деньги в банке неразумно, потому что по сберегательным счетам банки платили меньше 50 процентов, Что оставалось? Инвестировать наличность в один из новых взаимных фондов, большинство из которых были примитивными пирамидами. Один из самых первых и явно надувательский — инвестиционный фонд «Технический прогресс», летом 1993 года этот фонд обещал годовой доход в 500 процентов и даже начал выплачивать деньги. Он привлек средства более 300 000 мелких инвесторов — и исчез. Другие взаимные фонды давали не менее запредельные обещания, собирали деньги у миллионов рядовых вкладчиков, а потом растворялись в воздухе. Никто точно не знает, сколько денег поглотили эти пирамиды, но речь идет о миллиардах долларов. И те россияне, которым удалось продержаться на плаву в ходе инфляции 1992 года, оказались ограбленными вторично.

Самую крупную пирамиду построила «МММ», первоначально торговая компания, которую в 1989 году основали три брата Мавроди. Они неплохо заточили зубки на выгодной торговле товарами широкого потребления. К 1992 году «МММ» уже владели двадцатью компаниями, включая торговый дом, с которого все началось, банк и брокерскую фирму.

Мне хотелось встретиться с главой фирмы — тридцатисемилетним Сергеем Мавроди. Но взять интервью удалось только у его младшего брата, Вячеслава, тогда ему был тридцать один год. Компания «МММ» находилась на окраине Москвы, от центра нужно было добираться час. Пришлось ехать мимо одряхлевших многоэтажек, пересекать железнодорожные пути, пробираться через какие-то складские территории, и вот мы у цели: четырехэтажное здание, похожее на школьное.

Вячеслава Мавроди я застал во взвинченном состоянии. За два месяца до этого (30 января 1992 года) на компанию «наехала» налоговая инспекция, она явилась в сопровождении двадцати вооруженных милиционеров. «Ордера не показали, обвинений не предъявили, — сказал мне Мавроди, дрожа от негодования. — Забрали всю нашу документацию. Теперь налоговики говорят, что ведут обычное расследование, проверяют, все ли налоги у нас уплачены».

Видимо, давление на компанию продолжалось. В середине нашей беседы Мавроди кто-то позвонил. Это оказался его брат, Сергей. «Да, сегодня меня сопровождал обычный почетный караул, — пожаловался Вячеслав Мавроди брату. — От дома до конторы» [ 280 ].

Запугав компанию, чиновники загадочным образом оставили «МММ» в покое, и братьям было разрешено организовать крупнейший в стране взаимный фонд. Они привлекли сбережения миллионов рядовых граждан России, обещав взамен до 3000 процентов в рублях. Схема оказалась классической пирамидой — деньги, приходившие последними, шли на выплаты более ранним инвесторам. Российское правительство никак в эту деятельность «МММ» не вмешивалось, и тем более ее не запретило. Летом 1994 года пирамида «МММ» рухнула [ 281 ].

Полгода спустя мне удалось встретиться с некоторыми из тех, кто оказался погребенным под развалинами этой пирамиды. Стояли колючие холода, какие в России не редкость, — если долго находиться на улице, холод с земли проникает в подошвы обуви, вымораживает сначала ноги, а потом и все остальные части тела. На «частнике» я поехал в направлении унылой московской окраины. Там нашел большое безжизненное здание, угловую часть которого занимал районный филиал «МММ». На дверях висел замок. У входа собралось человек пятьдесят среднего и пожилого возраста — небольшая демонстрация. Неужели народ решил восстать против обмана и коррупции? Нет. Как выяснилось, у протестующих не было четкой цели.

«Мавроди — мошенник, и правительство должно заставить его вернуть нам деньги», — сказал мне некий пожилой человек.

«Мавроди ни при чем, — вмешалась бабушка. — Это само правительство его потопило».

Российские власти арестовали Сергея Мавроди и поместили в тюрьму за неуплату налогов, но через два месяца выпустили, а в 1994 году он в ходе довыборов был избран в парламент и получил депутатскую неприкосновенность [ 282 ].

Да, так обстояли дела в России тех лет — не было ясно, кого винить: то ли правительство, то ли финансистов-махинаторов. Зато было ясно, кто остается крайним: рядовые россияне.

Помимо «МММ», наиболее знаменитой схемой по выуживанию денег у россиян в 1993-1994 годах стала некая «АВВА». Эта структура была выпестована Березовским. Идея заключалась в том, чтобы создать совместное предприятие между «АвтоВАЗом» и «Дженерал Моторс» — и построить в Тольятти сборочную линию для производства нового российского автомобиля. Производство предполагалось начать в 1996 году (год президентских выборов), выпуск — 300 000 машин в год. По оптимистическим оценкам проект стоил 800 миллионов долларов, из которых 300 миллионов должно было прийти с рынка ценных бумаг. «АВВА», как утверждала реклама, оснастит Россию новым «народным автомобилем». Подобно другим «народным автомобилям», например «жучок»-«фольксваген», ставший символом немецкого экономического чуда после Второй мировой войны, — «АВВА» должна была стать первой ласточкой экономического возрождения России. Это будет первый в демократической России крупный промышленный проект, работающий на деньги граждан. Помимо этого, он вдохнет новую жизнь в автопромышленность страны — ключевую отрасль российской экономики, от которой во многом зависит благосостояние населения всей страны [ 283 ].

Даже по российским стандартам взлет и падение «АВВА» стали явлением поразительным. Начало кампании в октябре 1993 года сопровождалось грандиозной рекламой. Прошло всего несколько недель после того, как президент Ельцин танковой атакой выкурил своих политических противников из Белого дома, примерно в это же время он принял предложение Березовского о публикации своих мемуаров. И вот теперь он подписал документ, по которому проект «АВВА» получал серьезные налоговые льготы, освобождался от таможенных пошлин. «Banque Nationale de Paris» предлагал кредитную линию на 150 миллионов долларов. «АвтоВАЗ», «Дженерал Моторс» и «АВВА» подписали протокол о намерениях по поводу строительства новой сборочной линии в Тольятти [ 284 ].

Проект «АВВА» сделал Березовского известным государственным деятелем и промышленником. Крупные инвестиции в важнейший для страны сектор экономики — автопромышленность, — совместное предприятие с «Дженерал Моторс», новый метод финансирования промышленности (частные инвестиции и рынки капитала) — «АВВА» олицетворяла приход новой, динамичной эры. И генеральный директор «АВВА», Березовский, смотрелся, как человек, работающий на будущее России. «Если Россия не хочет стать страной третьего мира, она должна создать мощную промышленную базу, — декларировал он. — Если Россия хочет сохранить свою экономическую и политическую самостоятельность, она обязана развивать промышленный потенциал» [ 285 ].

В декабре «АВВА» начала продавать свои ценные бумаги населению. Поначалу это были депозитные сертификаты, стоили они по 7 долларов (10 000 рублей) и были доступны даже самым малоимущим россиянам. Сертификатами торговали люди с чемоданами в метро и на улице, а рядом шла покупка приватизационных ваучеров (которые, по забавному совпадению, стоили те же 10 000 рублей). Сертификаты «АВВА» были бессрочными — как только новый автозавод будет построен, их будет можно обменять на наличные деньги или на акции. Держатели сертификатов смогут участвовать в лотерее, призами в которой будут тысячи новых «вазовских» машин (стоимость примерно 7000 долларов) — со скидкой от 30 до 100 процентов [ 286 ].

Рекламная кампания сделала свое дело — народ поверил, что завод будет построен, все жаждали поучаствовать в автомобильной лотерее. Десятки тысяч россиян купили сертификаты «АВВА» на общую сумму 50 миллионов долларов. В начале 1994 года на основных российских биржах эти сертификаты шли очень бойко — наряду с приватизационными ваучерами, сертификаты «АВВА» были самой ликвидной в стране ценной бумагой [ 287 ].

Но несколько месяцев спустя «Дженерал Моторс» из проекта «АВВА» вышел — испугался коррупции на «АвтоВАЗе». Помимо «Banque Nationale de Paris» и 50 миллионов долларов, инвестированных российскими гражданами, никакого финансирования не поступало. Имевшихся средств не хватало даже для того, чтобы начать строительство. На первой лотерее «АВВА» было предложено всего 650 автомобилей «АвтоВАЗа». Инвесторы начали подозревать, что «АВВА» — очередное надувательство. К осени 1994 года сертификаты потеряли почти всю свою стоимость на рынке [ 288 ].

Весной 1995 года президент «АвтоВАЗа» Владимир Каданников признал в прессе: «АВВА» не удалось собрать необходимой суммы для того, чтобы строить новую сборочную линию. Есть смысл использовать средства «АВВА» для других, более скромных инвестиционных проектов «АвтоВАЗа». Народный автомобиль приказал долго жить [ 289 ].

В начале 1999 года я спросил о судьбе «АВВА» Рене Кюпперса, генерального директора швейцарской финансовой компании «Forus» и одного из акционеров-учредителей «АВВА». В ответ он презрительно фыркнул. «Понятия не имею, чем они сейчас занимаются. Это была неудачная инвестиция, деньги пришлось списать целиком и полностью» [ 290 ].

К истории с «АВВА» следует сделать одно примечание. В конце 1996 года «АвтоВАЗ» объявил: способ использовать имеющиеся средства на строительство нового автомобиля все-таки найден. Было решено создать совместное предприятие между «АвтоВАЗом», «АВВА», «Дженерал Моторс» и финской производственной компанией «Valmet» и производить в Финляндии 30 000 машин «опель-астра» в год (десятая часть объема, первоначально запланированного «АВВА»). Базовая инвестиция составила чуть более 100 миллионов долларов, Россия внесла наличные, а финны простили России часть государственного долга. В начале 1997 года министр внешних экономических связей Олег Давыдов и премьер-министр Виктор Черномырдин проверили качество первых машин, сошедших с конвейера «ABBA»-«Valmet». «Я был с Черномырдиным, — вспоминает Давыдов. — Они ему показали этот автомобиль. Он сел, проехался, и они ему автомобиль подарили. Но (проект «АВВА» в Финляндии) лопнул. Там ничего не производится. Все закончено» [ 291 ].

Березовский периодически заверял российскую общественность: «АВВА» жива и здравствует. В июне 1996 года в интервью газете «Сегодня» он заявлял: деньги, вложенные в «АВВА», — в целости и сохранности. Активы якобы даже выросли в цене и достигли 140 миллионов долларов. К сожалению, все это никак не отразилось на благосостоянии инвесторов «АВВА» (своих денег они так и не получили) и «АвтоВАЗа» (серьезных инвестиций от этой программы «АвтоВАЗ» тоже не дождался) [ 292 ].

Но сам Березовский в истории с «АВВА» очень преуспел. По меньшей мере, это был показной инвестиционный проект, благодаря которому Березовский стал еще лучше контролировать свою дойную корову — «АвтоВАЗ». Часть денег «АВВА» пошла на то, чтобы приобрести 34 процента акций «АвтоВАЗа» (связанной с Березовским финансовой компании «АФК» принадлежало еще 19 процентов, а другими 10 процентами владела пирамида «МММ»). Автогигант перешел в собственность своего руководства — Каданникова, Глушкова и прочих из клики «ЛогоВАЗа». Все компании, через которые Березовский вел свой автодилерский бизнес — «АвтоВАЗ», «АвтоВАЗ-банк», «АФК», «АВВА» и «ЛогоВАЗ» — сплелись теперь в паутину взаимосвязанных акционерно-собствен-нических отношений. В центре находился Березовский [ 293 ].

Инвестиционная схема «АВВА» дала Березовскому беспроцентную ссуду минимум в 50 миллионов долларов — на выплату зарплат, оплату аренды помещений, гонорары службе безопасности. Когда через год «АВВА» начала распадаться, в Кремле никто и не вспомнил об обещаниях, которыми бросался Березовский во время рекламной шумихи. Он уже поднялся на новый уровень, ворочал делами покрупнее. И его контакты с президентом Ельциным только закалились и окрепли.

Как бизнесмен — фаворит семьи Ельцина, Березовский попал под крыло шефа Службы безопасности Президента, генерала Коржакова. Чтобы завоевать расположение Коржакова, автокоммерсант оказывал услуги и ему, например предлагал сотрудникам СБП приобрести машины «АвтоВАЗа» по полцены (3000 или 4000 долларов). В 1994 и 1995 годах, когда еще звучало эхо великих бандитских разборок и по России полным ходом шла приватизация, генерал Коржаков приходил на помощь Березовскому, преданно оберегая магната от конкурентов и обеспечивая ему политическую поддержку при покупке государственной собственности. Он помог спустить на тормозах милицейское расследование, когда на Березовского пало подозрение в убийстве известного тележурналиста Влада Листьева. В конце 1994 года Коржаков послал своих людей приструнить службу безопасности главного конкурента Березовского — Владимира Гусинского. Этот эпизод, известный в народе, как «Мордой в снег!», потряс всю Москву [ 294 ].

Глава пятая
УБИЙСТВО ЛИСТЬЕВА

«Самое яркое проявление коррупции в России»

Уже в конце 80-х стало ясно, что в основе нарождавшейся в России рыночной экономики лежал простой принцип: коммерческий успех зависит от политического влияния. При хороших политических связях ничего не стоило сделать фантастическое состояние. Без связей провал почти неминуем. По мере развития рынка в России это правило знало все меньше исключений. Вскоре практически каждый крупный бизнесмен был вынужден завести себе «крышу». Для мелкого предпринимателя «крышей» чаще всего становилась протекция местного бандитского авторитета; у более крупных предпринимателей роль «крыши» выполняли высшие государственные чиновники.

Когда Березовский опубликовал мемуары Ельцина и вошел в ближний круг президента, его карьера поднялась на новый уровень. Но это вряд ли обеспечило ему долгосрочную политическую поддержку. Его «акт благотворительности» скоро забыли бы. Требовалось средство, которое обеспечивало бы ему благодарность Кремля постоянно; надо было найти путь, ступив на который он одержал бы верх над своими политическими покровителями. И Березовский решил взять под контроль основное орудие формирования общественного мнения: телевидение.

Его выбор пал на государственный первый канал. Этот канал представлял собой чрезвычайно мощную структуру — его аудиторию составляли 180 миллионов зрителей в России и за ее пределами. Миллионы людей смотрели новости и аналитические программы только на первом канале. Но мощь телекомпании определялась не только географическими границами. В течение десятилетий первый канал был рупором официальной линии партии — фактически он диктовал населению не только то, о чем думать, но и как жить.

В первые годы ельцинского правления первый канал терял сотни миллионов долларов в год. На канале процветал подкуп руководителей, от которых зависело, какой фирме дать эфирное время, а какой отказать. Бизнесмены и политики могли дать взятку телевизионному продюсеру, чтобы тот пустил в эфир псевдодокументальную программу, которая либо восхваляла их, либо смешивала с грязью их противников. На канале шло массовое разворовывание государственных средств. По счетам первого канала платило государство; эксплуатационные расходы, передача сигнала, зарплата, подготовка большинства программ — все это стоило около 250 миллионов долларов ежегодно. Телекомпания получала доходы от рекламы — примерно 80 миллионов долларов в год, но только небольшая часть этих денег оставалась в самой компании. Их забирали себе либо телевизионные продюсеры, которые вели вещание на канале, либо рекламные оптовики. Таким образом, деньги обнищавших российских налогоплательщиков шли на накопление состояний частных лиц [ 295 ].

«По существу, все, что происходило на первом канале, было как бы самым ярким проявлением коррупции в России, — позже вспоминал Березовский. — Было создано много-много разных малых акционерных обществ, которые выкупали какие-то кусочки времени. Вот, значит, с одной стороны, есть бюджетные деньги — 250 миллионов долларов. За счет этого осуществляется распространение сигнала, осуществляется производство программ. С другой стороны, есть частные компании, которые… за счет бюджетных денег производят программный продукт, передачи, получают деньги за рекламу» [ 296 ].

Рекламой на первом канале заправлял Сергей Лисовский, тридцатишестилетний предприниматель, который в свое время крупно заработал на организации сети московских дискотек. Самая раскрученная дискотека Лисовского «У Лис’са», частично принадлежала Отарику, предпринимателю-мафиозо, убитому позже во времена великой бандитской войны. Именно здесь в апреле 1993 года из снайперской винтовки застрелили вора в законе Глобуса, что и послужило началом этой войны. Планы Лисовского простирались намного дальше сети дискотек, и он занялся издательским делом, продажей видеокассет, создал кино-, теле- и рекламную компании. Дойной коровой Лисовского стала рекламная фирма «Премьер СВ.». К концу 1994 года «Премьер СВ.» контролировала более половины телевизионного рекламного бизнеса в России, продавая эфирное рекламное время первого, пятого и шестого каналов [ 297 ].

По информации из московского РУОПа, один из акционеров-учредителей «Премьер СВ.» был ранее арестован по обвинению в вымогательстве. Двоих сотрудников, занимавшихся графикой и дизайном, убили. Вице-президентом «Премьер СВ.» по финансам был Александр Аверин. Известный в преступном мире под кличкой «Авера младший», он был младшим братом Виктора Аверина — правой руки главаря солнцевской братвы Михася [ 298 ].

С такими людьми предстояло иметь дело Березовскому, чтобы прорваться в рекламный бизнес на первом канале. К концу 1993 года он основал две дочерние компании — «ЛогоВАЗ-реклама» и «ЛогоВАЗ-пресс», но его первые попытки создать свою нишу на рынке СМИ не привели к большому успеху. Однако летом 1994 года, когда его политическое влияние в Кремле выросло, перед Березовским открылись новые перспективы. Основную работу взял на себя его верный партнер по «ЛогоВАЗу» Бадри Патаркацишвили, по сведениям милиции, именно он осуществлял связи Березовского с российскими преступными группировками [ 299 ].

В июне или июле, в самый разгар мафиозных разборок, когда Березовский приходил в себя за границей после неудавшегося покушения на его жизнь, а Бадри вел дела в России, «ЛогоВАЗ» получил доступ на рекламный рынок первого канала. Несмотря на кровопролитные схватки «ЛогоВАЗа» с бандитами, связанными с солнцевской группировкой во время великой бандитской войны, например с Сильвестром и Игорем Овчинниковым, «ЛогоВАЗ» подписал соглашение с рекламным магнатом Сергеем Лисовским, у которого с солнцевскими были свои связи. К этому времени Лисовский объединил крупнейшие рекламные подразделения первого канала в компанию под названием «Реклама-холдинг», дабы монополизировать продажу рекламного времени на канале. Детище Березовского «ЛогоВАЗ-реклама» вошло в состав «Рекламы-холддинга» на правах одного из акционеров-учредителей (Лисовский, генеральный директор холдинга, владел 49 процентами акций) [ 300 ].

Задача холдинга заключалась в том, чтобы вытеснить с рекламного рынка независимые продюсерские компании (раньше первый канал разрешал продюсерским компаниям ставить свои программы в сетку бесплатно и претендовать на приличную часть выручки от рекламы). Предполагалось, что канал будет программы покупать, но получать деньги за рекламу, а эфирное время рекламодателям (за комиссионные) будет продавать «Реклама-холдинг». В эту схему изначально закладывались многочисленные конфликты интересов и возможности прикарманивать деньги. «ЛогоВАЗу» Березовского, например, принадлежала и рекламная компания, которая покупала эфирное время у «Рекламы-холдинга», и акции самого холдинга. Положение Лисовского было еще более двойственным. Он контролировал «Рекламу-холдинг», покупал у него эфирное время и был крупнейшим поставщиком программ для канала. Такое противоречие давало возможность переводить выручку со счетов телекомпании на счета посреднических фирм [ 301 ].

Однако Березовского не устраивал только кусочек рекламного бизнеса на первом канале. Он хотел контролировать весь канал. «Я не предполагал, что можно быстро (на ОРТ) зарабатывать, — сказал он мне в 1996 году. — Я считал ОРТ важным инструментом политического влияния. Все последующие события — особенно президентские выборы — продемонстрировали правильность моего подхода» [ 302 ].

В конце лета 1994 года, практически «пропустив» ваучерную приватизацию, Березовский через генерала Коржакова и других приближенных взялся лоббировать президента Ельцина по поводу приватизации первого канала. Он говорил, что до президентских выборов 1996 года осталось меньше двух лет и первый канал может стать основным оружием в президентской кампании. Он обещал, что первый будет «президентским каналом» [ 303 ].

«План Березовского, который он неоднократно излагал мне, — позднее вспоминал Коржаков, — заключался в том, чтобы оставить государству контрольный пакет акций канала, а остальные 49 процентов отдать лояльным к президенту инвесторам. Он уверял, что только таким образом канал сможет обрести финансовую независимость, но в то же время президент сможет его контролировать» [ 304 ].

30 ноября 1994 года президент Ельцин подписал указ о приватизации первого канала. Новая компания стала называться ОРТ (Общественное российское телевидение).

Противник

То, что Березовский осознал власть телевидения в 1994 году, говорит о его способности видеть дальше других. Но был один человек, который понял важность телевидения раньше него, — Владимир Гусинский. Видный бизнесмен, Гусинский основал «Мост-банк», один из крупнейших в Москве, и НТВ, первый независимый телеканал в России. Березовский видел в Гусинском своего главного противника. Истоки этой непримиримой вражды неясны. В одном интервью Гусинский сказал, что ее начало приходится на зиму 1993/94 года. Есть версия, что яблоком раздора стал «Аэрофлот»: и «Мост-банк» Гусинского, и «АвтоВАЗ-банк» Березовского стремились обслуживать его счета. Некоторые считают, что истоки вражды кроются в бизнесе по продаже автомобилей — в соперничестве между «ЛогоВАЗом» и бизнесменами, связанными с московским правительством. Есть также мнение, что в основе конфликта между ними — телевидение. «Когда появилось НТВ, Березовский не жалел сил, чтобы закрыть телекомпанию», — вспоминает Коржаков [ 305 ].

Во многих отношениях эти два человека были зеркальным отражением друг друга. Складывается впечатление, что в профессиональном плане именно Березовский подражал Гусинскому. В 1989 году Гусинский основал совместное предприятие с американской фирмой — вскоре Березовский создает совместное предприятие с итальянцами. В 1991 году Гусинский основал банк — Березовский делает то же самое. Когда банк Гусинского начал обслуживать счета «Аэрофлота», Березовский также вступил в финансовые отношения с «Аэрофлотом». Стоило Гусинскому запустить одну из ведущих российских газет, Березовский тоже купил газету. Когда Гусинский основал НТВ, Березовский решил, что ему тоже нужна телекомпания.

В отличие от Березовского, который предпочитал покупать существующие компании, Владимир Гусинский создавал компании с нуля. Оставив в стороне вопрос об источнике его богатства, необходимо признать, что он создал банковскую сеть, построил здания, основал газеты и журналы, создал телекомпанию. В отличие от Березовского, Гусинский может претендовать на сравнительно конструктивную роль в российской экономике.

Прошлое Гусинского покрыто мраком. В его официальной биографии написано, что он родился в 1952 году в еврейской семье в Москве. В 70-е годы он зарабатывал деньги мелкими операциями на черном рынке и частным извозом. В 80-е он сотрудничал с властями, занимаясь организацией театральных фестивалей для комсомола. В 1986 году ВЛКСМ предложил ему стать директором культурной программы Игр доброй воли в Москве (аналог Олимпийских игр, организованный американским телемагнатом Тедом Тернером). На этих Играх Гусинский познакомился с влиятельными людьми в американском деловом мире и в 1989 году убедил руководство филиала американской юридической фирмы «Arnold & Porter» создать совместное предприятие под названием «Мост». Это совместное предприятие по оказанию консультационных услуг американским компаниям, работавшим в Советском Союзе, просуществовало недолго. Вскоре Гусинский бросил своих американских партнеров и перерегистрировал «Мост» в качестве банка и холдинговой компании [ 306 ].

Покровителем Гусинского был московский мэр Юрий Лужков, жесткий политический руководитель, выходец из советской эпохи. Гусинский познакомился с Лужковым в конце 80-х, когда начал заниматься продажей одежды и ювелирных украшений, «импортом компьютеров» и «производством строительных материалов» [ 307 ].

«(Лужков) тогда отвечал за кооперацию в Москве, — вспоминал Гусинский. — Все кооператоры Москвы знали: если что надо — приходи к Лужкову, а звонить необязательно» [ 308 ].

Заручиться поддержкой Лужкова — это дорогого стоило. Он был компетентным градоначальником. Себя он любил называть хозяйственником. В отличие от многих российских хозяйственников, он легко ориентировался в бизнес-планах, денежных потоках и экономической статистике; он не пил и не курил — еще одна редкость в России. В отличие от ельцинских молодых реформаторов, задаром раздавших немалую часть государственных промышленных предприятий, Лужков не спешил расставаться с городской собственностью и продавал ее за хорошие деньги. Например, московский бюджет получал более одного миллиарда долларов ежегодно от сдачи в аренду и продажи недвижимости — в десять раз больше, чем российское правительство получало от своей собственности по всей стране. За 90-е годы город приобрел два больших автомобильных завода, нефтяную компанию, городскую телефонную сеть и электростанции, телекомпанию, один из московских аэропортов, сеть ресторанов быстрого питания, часть московской сети ресторанов «Макдоналдс», десятки отелей, сотни магазинов и ресторанов. В отличие от правительства Ельцина, на счету которого были многочисленные провалы, Московское правительство Лужкова работало конструктивно и успешно. Город выполнял свои обязательства в социальной сфере. Плата за коммунальные услуги, транспорт и жилье поддерживалась на низком уровне; пенсии выплачивались в срок. Дороги содержались в сносном состоянии. Поезда в метро ходили по расписанию. Каждый год строились новые дома, школы и больницы [ 309 ].

В стране, где все рушилось, Москва была оазисом процветания и успеха. В стратегию Лужкова не входила борьба с организованной преступностью (у него не было необходимых ресурсов), и он поставил задачу обложить ее налогом. Он руководил городом, где расплодились казино, правила бал коррупция, а бандиты расстреливали друг друга, но ему удалось привлечь к осуществлению городских проектов даже самые теневые структуры. Он нашел около 350 миллионов долларов на строительство роскошного подземного торгового комплекса на Манежной площади, еще 100 миллионов на реконструкцию футбольного стадиона в Лужниках, более 100 миллионов на расширение Кольцевой автодороги и примерно один миллиард долларов на восстановление гигантского храма Христа Спасителя. Одним их самых крупных достижений Лужкова стала реставрация исторического центра города. Дореволюционная архитектура Москвы при Советской власти пришла в упадок; при Лужкове здания быстро обновлялись. Церкви, которые в советское время использовались под склады и офисы, были восстановлены и заново освящены. Москва переживала строительный бум. Росли здания деловых центров; повсюду маячили строительные краны [ 310 ].

Поддержка Лужкова позволила Гусинскому превратить группу «Мост» в одну из крупнейших корпораций в стране. «Мост-банк» одним из первых в России создал сеть филиалов, обслуживающих мелких вкладчиков. Ключом к его успеху был доступ к деньгам Московского правительства. Кроме банка, в группу «Мост» вошли информационные компании, страховая, торговая, строительная, охранное агентство, заводы по производству строительных материалов [ 311 ].

Западные журналисты дивились богатству Гусинского — они писали о его БМВ, бронированном «мерседесе», личном самолете, квартире в районе Челси в Лондоне, виллах в Португалии и Испании, о его детях в швейцарских интернатах и щедром финансировании российских политиков [ 312 ].

Возможно, еще больше, чем богатство Гусинского, поражала его служба безопасности. Все крупные российские компании имели отвечавшие современным требованиям службы безопасности, но служба «Моста» насчитывала примерно тысячу человек, а то и больше. По некоторым оценкам, это было одно их самых крупных вооруженных формирований в российской столице (после армии и милиции). Более того, служба безопасности «Моста» располагала превосходными возможностями по сбору информации — в ней работали высококлассные специалисты по наблюдению и дезинформации, ранее служившие в КГБ [ 313 ].

Одним из начальников этой частной армии был генерал Филипп Бобков, бывший первый заместитель председателя КГБ. Когда в апреле 1995 года известный российско-американский политолог Димитри Саймс обрушился в Вашингтоне на Гусинского за то, что в группе «Мост» работает Бобков и другие в прошлом высокопоставленные сотрудники КГБ, Гусинский ответил: «Мы, не задумываясь, возьмем на работу самого черта, если он гарантирует нам безопасность» [ 314 ].

Позже Гусинский рассказывал американскому корреспонденту о бывших офицерах КГБ, работающих на него: «Этих людей можно сравнить с высококлассными автомобилями. Они поедут туда, куда их поведут. Они — профессионалы, а не политики… Бобков — как хороший автомобиль. Куда поедет этот автомобиль, зависит от того, кто сидит за рулем» [ 315 ].

Гусинский стремился стать российским Рупертом Мердоком. К концу 1994 года он основал газету «Сегодня», совместно с журналом «Newsweek» стал выпускать еженедельник «Итоги», подготовил журнал о телевидении «7 дней», запустил самую влиятельную радиостанцию в стране — «Эхо Москвы».

Центром его информационной империи стало НТВ, независимая телекомпания, созданная осенью 1993 года специальным указом президента Ельцина. Гусинский переманил с государственного первого канала лучших тележурналистов, например Евгения Киселева, который быстро стал самым влиятельным телеведущим в стране. Перспектива более высокой зарплаты и возможность приобрести акции компании стимулировали продюсеров первого канала к переходу на НТВ. Результат превзошел все ожидания. НТВ сразу поднялось на голову выше всех российских телеканалов — по крайней мере, в чисто техническом смысле. Несмотря на то, что на НТВ показывали много порнографии, ужасов и крови (даже по американским стандартам), почти все признавали высокое техническое качество ее передач.

Создание НТВ встретило противодействие известных российских продюсерских компаний — их руководители завидовали особой благосклонности, какую снискал новый канал. Этим продюсерам во главе с союзницей Березовского Иреной Лесневской удалось приостановить исполнение указа Ельцина о создании НТВ в конце 1993 года. Из лагеря Гусинского немедленно последовал ответ. По словам Лесневской, в тот самый день, когда указ положили под сукно, ей позвонил Игорь Малашенко, директор НТВ.

«Это ты сделала?» — спросил Малашенко.

«Не знаю, я или не я, но руку к этому приложила», — ответила Лесневская.

«Тебя хочет видеть Гусинский».

«Я знаю его, — сказала Лесневская. — Если он хочет, пусть приезжает на REN-TV».

Тогда Гусинский снял трубку, вспоминает Лесневская, и «очень вежливо, почти ласково» сказал, что не может к ней приехать, и пригласил ее и руководителей других независимых телепродюсерских компаний приехать к нему. Лесневская, ее сын Дмитрий (тоже телевизионный продюсер) и еще трое поехали к Гусинскому.

«В течение сорока минут, бегая по комнате, визжа и крича, (Гусинский) кричал, что одну бабу просчитал, — утверждает Лесневская. — …полгода я пробивал этот указ (о создании НТВ) и вот указ остановлен.

Он запугивал нас, оскорблял, говорил мне (Лесневской): «Что может быть важнее для матери, — у вас один сын — чтоб сын был живой и здоровый, а ведь на сто первом километре постоянно что-то случается: случайно может задеть машина, перевернуться, сгореть…»

Лесневская говорит, что она и другие продюсеры перестали сопротивляться созданию НТВ; президентский указ вскоре вступил в силу [ 316 ].

Однажды Гусинский рассказал журналисту, что заставляет его двигаться вперед на такой головокружительной скорости. «В России есть бродячий цирк, один из его главных номеров — белка в колесе из металлической решетки, — объяснял Гусинский. — Я как эта белка — бегу без остановки. Она думает, что это она крутит колесо, но все наоборот: колесо крутит белку. Если она попытается остановиться — лапки застрянут между прутьев и их переломает» [ 317 ].

«Мордой в снег!»

В конце лета 1994 года, вернувшись после лечения из Швейцарии, Березовский поехал на встречу с генералом Коржаковым в Кремль — обсудить вопросы безопасности. Хотя Березовский это отрицает, Коржаков говорит, что на этой встрече и на нескольких последующих магнат пытался убедить его организовать покушение на Гусинского. «Он настаивал, что Гусинский — враг президента и представляет для Ельцина смертельную опасность, — вспоминал позднее Коржаков. —- Березовский часто говорил: «Александр Васильевич, что бы мы ни делали, сколько бы ни работали, пока существуют эти люди, все наши усилия напрасны» [ 318 ].

Коржаков говорит, что доказательством кровожадной натуры Гусинского Березовский считал взрыв машины, в котором он едва не погиб. Идею подал Гусинский, а исполнителем была «мразь», правившая Москвой, — так якобы заявлял Березовский [ 319 ].

Отвечая на это обвинение в прессе, Гусинский сказал одной московской газете: «Именно я и охрана «Моста» эвакуировали в ночь после покушения Березовского и его семью из Москвы, а через некоторое время я летал к ним в Швейцарию» [ 320 ].

Однако, по словам Коржакова, Березовский стоял на своем — Гусинского надо убить. Я спросил шефа Службы безопасности, какими словами Березовский сформулировал эту просьбу. «Березовский употреблял специальную терминологию, — говорит Коржаков. — Вместо слова «убить» предпочитал «кончить». Слово из бандитского лексикона» [ 321 ].

Если Березовский действительно просил генерала Коржакова убить Гусинского, почему шеф Службы безопасности не арестовал его по обвинению в покушении на убийство? Возможно, в начале ельцинской эпохи не было принято заявлять во всеуслышание о том, что один бизнесмен просит государственного чиновника организовать покушение на другого. Возможно, в то время презрение к верховенству закона в России было так велико, что вопрос состоял не в том, просил Березовский организовать покушение или нет, а в том, выполнит ли эту просьбу начальник СБП. Как бы то ни было, Коржаков говорит, что вся эта история была ему омерзительна. «(Березовский) считал, что СБП для того и создана, чтобы «убирать» неугодных Березовскому людей, — говорил Коржаков. — С этого момента я обрел стойкое убеждение, что Борис Абрамович психически неадекватен, и уже наблюдал за ним, как врач за пациентом».

Коржаков утверждает, что даже сочувствовал Березовскому. Шеф Службы безопасности явно считал суетливого финансиста слабаком, который нуждается в защите. «Этот человек никогда не служил в армии, никогда не занимался спортом. Я просто понимал, что человек находится под впечатлением взрыва у «ЛогоВАЗа» в 1994 году и он, естественно, был не в себе. Когда ты видишь человека, водителя, без головы и изуродованного охранника, и сам еле-еле выпутался. Для него это был шок» [ 322 ].

По словам Коржакова, как только Березовский понял, что его просьбу оставят без внимания, он решил действовать через Татьяну Дьяченко, минуя Коржакова. Березовский убеждал любимую дочь и ближайшего советника Ельцина в том, что Гусинский — кровожадный мафиозо и заклятый враг правительства [ 323 ].

Ни Гусинский, ни его покровитель Юрий Лужков не выступали открыто против ельцинского режима. Понимая, что его успехи в Москве — своего рода пощечина ельцинским некомпетентным министрам, Лужков не бросал прямого вызова Ельцину. Мэр начал свою политическую карьеру под покровительством Ельцина, и их связывала личная дружба. В октябре 1993 года, когда он мог бы изменить расстановку сил не в пользу Ельцина, Лужков твердо оставался на стороне президента России. И все же Москва была единственным политическим субъектом, который, по крайней мере частично, не зависел от Кремля (как и НТВ Гусинского не зависело от государственной политики в области СМИ). Уже в этом для Ельцина таилась угроза [ 324 ].

Генерал Коржаков говорит, что поздней осенью 1994 года он стал замечать, что лоббистские усилия Березовского в отношении дочери Ельцина принесли плоды. Президента удалось настроить против Гусинского.

«Как-то за обедом, — вспоминает Коржаков, — обращаясь ко мне и Барсукову, президент повысил голос: «Почему вы не можете справиться с каким-то Гусинским? Что он вытворяет? Почему везде разъезжает?! На него все жалуются, и семья тоже. Сколько раз случалось, что Таня или Наина едут, а им перекрывают дорогу из-за этого Гусинского. Его НТВ распоясалось, ведет себя нахально. Я вам приказываю: разберитесь с ним» [ 325 ].

Коржаков понял. «Эта тирада показала, что Березовский отыскал верную дорогу к ушам Ельцина», — вспоминал он некоторое время спустя. Он знал, что каждое утро Гусинский ехал из своего загородного дома на работу в центр Москвы по Успенскому шоссе. Каждое утро кортеж Гусинского — бронированный «мерседес» банкира и еще несколько машин с вооруженными до зубов охранниками — несся по шоссе со скоростью 140 километров в час, не останавливаясь на красный свет и нередко двигаясь по встречной полосе. Поскольку Ельцин и его семья часто ездили этим же маршрутом в город, Коржаков заявил, что кортеж Гусинского представляет угрозу безопасности президента. Шеф СБ решил установить за Гусинским, как он выразился, «демонстративное дорожное наблюдение» [ 326 ].

В пятницу, 2 декабря (через два дня после подписания указа о создании ОРТ), Гусинский выехал с дачи и направился в центр Москвы. Его кортеж состоял из «мерседеса», джипа и «форда», в которых ехала дюжина охранников и водителей. Почти сразу телохранители Гусинского заметили, что им кто-то сел на хвост.

Последовала погоня на высокой скорости. Машины Коржакова попытались вклиниться между автомобилем Гусинского и его телохранителями. Тем удалось увильнуть, и они нажали на газ. Охранники Гусинского подумали, что на них напали бандиты. Правительственных опознавательных знаков на автомобилях не было [ 327 ].

Наконец кортеж добрался до здания группы «Мост». Гусинский вбежал внутрь, а его телохранители остались на автостоянке. Люди из СБП окружили здание и перекрыли выходы. Из своего кабинета Гусинский позвонил в московский РУОП. Вскоре приехали крепкие парни из РУОПа, подошли к сотрудникам СБП, увидели опознавательные знаки и номера машин Российской армии и мирно уехали [ 328 ].

В пять часов подразделение СБП получило подкрепление. На автобусах приехали два десятка людей в масках. Они не представили никаких документов, не имели никаких знаков различия. Они были в полном боевом снаряжении, в масках, с пистолетами и автоматами. Водители и охранники Гусинского закрылись в машинах. После многочисленных угроз их вытащили из машин и бросили на землю. «Водитель бронированного «мерседеса» Гусинского закрылся в машине, — позднее вспоминал Коржаков. — На предложение выйти он ответил категорическим отказом. Тогда ему положили на крышу гранату. Он мгновенно выскочил как ошпаренный. Хотя граната была безопасной — в нее даже не вставили запал» [ 329 ].

Охрана Гусинского потерпела поражение. Телекамеры засняли эпизод, как сотрудник СБП в маске бьет в пах лежащего на земле охранника из СБ «Моста». Эта часть операции стала известна в народе под названием «Мордой в снег!». Сотрудники «Моста» больше часа пролежали на автостоянке, уткнувшись лицом в снег под стволами сотрудников СБП [ 330 ].

В отчаянии Гусинский позвонил своему другу Евгению Савостьянову, начальнику столичного управления ФСБ. Люди Коржакова прослушали этот разговор. «Женя, выручай, — передает слова Гусинского Коржаков. — За мной бандюки какие-то увязались. Приехали менты по моему вызову, ничего с ними не сделали, умотали. Надежда только на тебя» [ 331 ].

Вскоре приехали сотрудники ФСБ и подошли к нападавшим. Они вели себя увереннее руоповцев — открыли стрельбу, продырявили шины автомобиля СБП; один из ее сотрудников получил рукояткой пистолета по темечку. Но, как и их предшественники, сотрудники ФСБ ничего не добились. В конце концов, они развернулись и уехали, оставив СБП доводить дело до конца [ 332 ].

В десять вечера люди Коржакова, наконец, сняли осаду и уехали. Около десяти сотрудников «Моста» были доставлены в ближайшее отделение милиции, где их обвинили в незаконном владении оружием; трое сотрудников «Моста» попали в больницу [ 333 ].

Позже Коржаков утверждал, что при обыске машин Гусинского обнаружили незарегистрированный пистолет Макарова, три помповых ружья, фальшивое удостоверение сотрудника милиции, незарегистрированную рацию, настроенную на милицейскую волну, и сканирующее устройство, позволяющее вести радиоперехват. Дальнейшее расследование показало, что все необходимые документы на оружие имелись. Филипп Бобков и другие бывшие специалисты КГБ, отвечавшие за безопасность Гусинского, были не новичками [ 334 ].

Москва была в шоке от случившегося. Через несколько дней «Независимая газета» Березовского напечатала свою версию событий. В статье не было ни слова о том, что за всем этим, возможно, стоял Березовский. Ссылаясь на высокие кремлевские источники, газета писала, что приказ о нападении отдал Ельцин после того, как прочитал папку с «разведданными» о политических амбициях Гусинского. По этой информации, Гусинский и его покровитель (Лужков) пытались с помощью интриг добиться назначения своего союзника генерала Бориса Громова на пост министра обороны; тогда уважаемый ветеран афганской войны стал бы солидной политической фигурой и смог бы участвовать в президентских выборах 1996 года [ 335 ].

Группа Гусинского—Лужкова была подавлена всего за несколько дней. Генерала Громова уволили с поста заместителя министра обороны; также был уволен начальник столичного управления ФСБ Евгений Савостьянов, который пришел на помощь Гусинскому во время осады. Гусинский отправил жену и детей за границу, а вскоре и сам бежал из России. Он пробыл на Западе целых три месяца [ 336 ].

А Коржаков между тем хвастался в московских газетах, как он любит «охотиться на гусей» [ 337 ].

В январе 1995 года появились слухи об ордере на арест Гусинского. Опять-таки «Независимая газета» Березовского представила ситуацию в самых мрачных красках. Опять со ссылкой на «хорошо информированные источники в Кремле» газета сообщила о подготовке скоординированной кампании против Гусинского (и его покровителя Лужкова): публикации компрометирующих материалов в прессе, аресты и уголовные преследования [ 338 ].

В ответ на это Гусинский дал интервью журналу «Euromoney», в котором утверждал: нападение на «Мост» второго декабря было частью кампании против мэра Москвы Юрия Лужкова. Заместитель Гусинского Сергей Зверев добавил: «Я думаю, что одной из причин (нападения) было желание наших конкурентов дискредитировать нас» [ 339 ].

Основным соперником Гусинского был, конечно, Березовский. Автомагнату удалось выдворить противника из страны. Лужков ушел в тень и ослабил деловые связи с Гусинским. В православное Рождество в начале января 1995 года Лужков и премьер-министр Виктор Черномырдин продемонстрировали дружбу при закладке храма Христа Спасителя. Несколько месяцев спустя Лужков создал «Банк Москвы» и перевел значительную часть муниципальных счетов из «Мост-банка» Гусинского в новый банк [ 340 ].

Но к этому времени опасность ареста висела уже не над Гусинским, а над Борисом Березовским — в связи с убийством телепродюсера Влада Листьева.

Покушение

Первоначально идея приватизации первого канала принадлежала не Борису Березовскому, а Владу Листьеву, самому популярному в России телеведущему и самому преуспевающему телепродюсеру. В одном из опросов он был назван среди тех, кто пользовался наибольшим доверием в стране — вслед за патриархом Русской православной церкви и острым на язык генералом ВДВ Лебедем. Влад Листьев получил всенародную известность благодаря телепередаче «Взгляд», которая вышла в эфир в 1988 году и быстро превратилась в арену острой и честной критики компартии. У «Взгляда» был самый высокий рейтинг в России в течение шести лет, по популярности он не уступал телеигре «Поле чудес», еще одному детищу Листьева. Именно Листьев обратился к Березовскому с идеей помочь группе независимых телепродюсеров приватизировать первый канал. Будучи ведущим продюсером канала и автором идеи приватизации, Листьев считался естественной кандидатурой на пост руководителя новой компании [ 341 ].

Но по мере приближения приватизации Листьев видел: Березовский хочет безраздельно подчинить канал себе. Появились сведения, что Березовский хочет видеть на посту генерального директора другого человека. Кто-то из руководства «ЛогоВАЗа» проталкивал на эту должность союзницу Березовского — продюсера Ирену Лесневскую. Но генеральным директором был все-таки назначен Влад Листьев, а заместителем председателя Совета директоров — Березовский [ 342 ].

«Приватизация первого канала состоялась зимой 1995 года, — позже вспоминал генерал Коржаков. — Никаких конкурсов — ни открытых, ни закрытых — по продаже 49 процентов акций не проводилось. Березовский сам решил, кому и сколько процентов он даст» [ 343 ].

В отдельных случаях выбор акционеров был проще простого. Некоторым частным банкам Березовский объявил: они являются акционерами ОРТ. Новых владельцев канала выбирали тайно, на основе личной договоренности. Поскольку по российскому закону приватизация должна проводиться через публичный аукцион, ОРТ с формальной точки зрения приватизировали незаконно [ 344 ].

Среди частных акционеров были такие влиятельные организации, как банки «Менатеп», «Столичный», «Альфа» и «Национальный кредит», а также «Газпром» и «Национальный фонд спорта». Очевидно, что выбор совладельцев был обусловлен не финансовыми возможностями инвесторов, а их связями с самим Березовским — в реестр акционеров ОРТ не попали такие российские тяжеловесы, как «Лукойл», «Онэксим-банк» и «Инкомбанк» [ 345 ].

Общий акционерный капитал ОРТ составил два миллиона долларов. Компании Березовского купили 16 процентов акций. Березовский контролировал еще 20 процентов. Таким образом, вложив всего 320 тысяч долларов, он приобрел контроль над самым важным российским телеканалом. Означало ли это, что он будет финансировать текущие затраты ОРТ из своего кармана? Вовсе нет. Предполагалось, что государство, имея 51 процент акций, будет продолжать делать массовые вливания в бюджет телекомпании [ 346 ].

Сразу после приватизации ОРТ генеральный директор Влад Листьев решил сосредоточиться на деятельности, из-за которой канал недополучал миллионы долларов: продажу рекламного времени. Он начал вести переговоры с главой «Рекламы-холдинга» Сергеем Лисовским. Рекламный магнат, по всей видимости, предложил заплатить ОРТ отступные за право распоряжаться рекламой на канале и тем самым сохранить единоличный контроль. Но переговоры затянулись.

«Накануне Нового года (я уже знал), что Влада убьют, — сказал мне один из друзей и деловых партнеров Листьева. — Он связался с людьми, которые свою политику жизни стоят криминальным путем» [ 347 ].

Двадцатого февраля 1995 года Листьев объявил: он прерывает монополию Лисовского и Березовского на рекламу и вводит временный мораторий на все виды рекламы, пока ОРТ не разработает новые «этические нормы» [ 348 ].

«Отмена рекламы (на ОРТ) означала лично для Лисовского и Березовского потерю миллионных прибылей», — отмечал Коржаков [ 349 ].

Листьев знал, что играет с огнем. В одном из докладов сотрудник столичного РУОПа отмечал: Листьев знает, что за ним следят и, возможно, он не доживет до лета. Из этого же доклада следует, что в конце февраля Листьев объяснял ближайшим друзьям, за что его убьют. Когда он решил покончить с монополией на рекламу, к нему явился Лисовский и потребовал возмещения ущерба в размере ста миллионов долларов, пригрозив расправой. Листьев сказал, что нашел европейскую компанию, которая готова заплатить за право распоряжаться рекламным временем на ОРТ даже больше — 200 миллионов долларов. Листьев обратился к главному финансисту ОРТ — Борису Березовскому с просьбой провести операцию по выплате 100 миллионов долларов недовольному Лисовскому. Деньги были переведены на счет одной из компаний Березовского. Но когда Листьев попросил Березовского разблокировать деньги, автомобильный магнат отказался. Березовский туманно пообещал выделить средства через три месяца [ 350 ].

Были и другие версии того, что тогда происходило на ОРТ. По сообщению аналитической службы «Онэксим-банка», запрет Листьева на рекламу на ОРТ объяснялся просто: он пытался взвинтить цену. Он добивался более выгодных предложений за право распоряжаться рекламой на ОРТ. Лисовский предложил ОРТ 100 миллионов долларов, но Листьев рассчитывал на 170 [ 351 ].

Как позже признавал Березовский, в то время он с помощниками действительно вел необычные переговоры с несколькими преступными группировками. Есть сведения, что в начале 1995 года столичная милиция допросила сидевшего в тюрьме бандитского авторитета. Тот заявил, что к нему обратился помощник Березовского, Бадри, и заказал убрать Листьева. Мафиозо не удалось выполнить заказ — его арестовали в ходе масштабной зачистки Москвы от криминальных элементов и бросили в тюрьму. Милиция получила сведения о том, как Березовский вел переговоры с другим известным бандитом. 28 февраля, за день до убийства Листьева, Березовский встретился с вором в законе, по имени «Николай», и передал ему сто тысяч долларов наличными [ 352 ].

Ночью 1 марта после работы Листьев подъехал к своему дому. В темноте мрачного подъезда его караулил убийца. Прогремели выстрелы.

«Москвой управляет мразь»

За день до убийства Березовский в свите премьера Черномырдина, отправился в Великобританию. Когда Березовскому сообщили об убийстве, он немедленно заказал частный самолет и прилетел в Москву. Там он присутствовал на гражданской панихиде в Останкино [ 353 ].

«В пятницу, когда я был на панихиде по случаю кончины Влада в Останкино, мне позвонили туда мои сотрудники и сказали, что в «ЛогоВАЗе» намечается обыск и приезд ОМОНа, — вспоминает Березовский. — Я был страшно удивлен».

Ельцина в это время в Москве не было, и Березовский решил обратиться к другому своему политическому покровителю. «Я обратился к (первому вице-премьеру) Олегу Николаевичу Сосковцу, который оказался на месте, с просьбой помочь мне выйти на Министерство внутренних дел». Сосковец позвонил министру внутренних дел Виктору Ерину и получил заверения — ни «ЛогоВАЗ», ни Березовского никто не тронет [ 354 ].

В три часа дня, когда Березовский вернулся с панихиды в здание «ЛогоВАЗа», там было полно детективов из РУОПа и омоновцев с автоматами Калашникова. Они предъявили ордер на обыск и разрешение на допрос Березовского в качестве свидетеля по делу Листьева.

Обыскивать здание Березовский запретил. Он потребовал объяснений, и его охрана (в том числе сотрудник ФСК, Александр Литвиненко) не пропускала милиционеров. Противостояние продолжалось до полуночи. В конце концов, руоповцы попросили Березовского и его помощника Бадри проехать в отделение милиции на допрос. Березовский знал — если он поедет, его вполне могут арестовать, в таком случае повлиять на расследование будет крайне сложно. Он позвонил исполняющему обязанности генерального прокурора Алексею Ильюшенко. Главный законник России сказал своему заместителю, чтобы тот приказал руоповцам снять показания с Березовского и Бадри в офисе «ЛогоВАЗа», а не в отделении милиции. Те выполнили приказ и уехали [ 355 ].

Но неприятности для Березовского отнюдь не закончились. Он знал, что его могут арестовать в любую минуту. При том количестве улик, какими располагала милиция, был только один способ избежать ареста — убедить президента Ельцина, что все происходящее — часть масштабного заговора против него. Ельцина в Москве не было, поэтому Березовский поехал в приемную Коржакова в Кремле и попросил записать прямое видеообращение к президенту. Он попросил Ирену Лесневскую, одного из главных продюсеров первого канала, выступить вместе с ним; Лесневская была косвенным акционером ОРТ и близкой подругой жены президента Ельцина [ 356 ].

Зрелище было захватывающим (текст обращения см. в Приложении 1). Березовский и Лесневская сидят рядом. Оба говорят в камеру, обращаясь к президенту России, как его хорошие знакомые. Березовский в своем обычном темном деловом костюме, говорит быстро, нервно. Ирену Лесневскую захлестывают эмоции, она чуть не плачет [ 357 ].

«Я знаю, кто убил Влада», — начинает Лесневская. И называет убийц Влада Листьева: Владимир Гусинский, мэр Москвы и старая гвардия КГБ.

«Борис Николаевич, надо сделать все, чтобы расследование вел лично Коржаков и ФСК, а никак не милиция, — умоляет она. — Потому что сейчас разворачивается версия и готовы люди, которые говорят, что Влада убил Березовский. …Когда нас стали вызывать в прокуратуру и задавать вопросы, мы поняли, что у них одна версия: убийца либо Березовский, либо его первый заместитель, Бадри Шалвович (Патаркацишвили), все нитки тянутся только к Березовскому».

Лесневская переводит убийство Листьева исключительно в политическую плоскость, пытаясь действовать на психику Ельцина. «Мы пришли к Коржакову, потому что мы понимаем, что то, что произошло, — это переворот, — продолжает Лесневская. — Это хуже Белого дома. Это хуже ГКЧП. Это внутри города. Создана огромная структура, которая руководит всем: всеми мафиозными структурами, всеми бандитами, решает, кому жить и кому не жить…»

Березовский, сидя рядом с Лесневской, кивая в знак согласия, прерывает ее. «Борис Николаевич, — обращается он к Ельцину. — Я хотел бы обратить ваше внимание на то, что, когда вас нет в Москве, когда в Москве нет людей, которые непосредственно рядом с вами, в Москве творится абсолютный произвол… Борис Николаевич, Москвой управляете уже не вы. Это реальность. Ею управляет мразь!»

Ставка была сделана на то, что Ельцин не терпел сильных соперников в политике (президент всегда был скор на расправу со своими политическими противниками). Выступить с обвинением в адрес конкретных людей Березовский предоставил Лесневской.

«Я совершенно не сомневаюсь в том, что логическая цепочка, выстроенная группой «Мост», господином Гусинским, господином Лужковым и той структурой, которая под ними сидит — огромная пирамида со стволами — бывший КГБ, придумала этот иезуитский план убийства Влада», — заявляет Лесневская.

Милицейское расследование — это часть того же заговора. Почему подставляют Березовского? Чтобы добраться до президента Ельцина, конечно! «Страна встает дыбом (после убийства Листьева): «В отставку всех силовых министров!» (говорят в народе). «В отставку Вы! — рассказывает Лесневская президенту. — И тут крыть нечем. Они взяли убийцу — Березовского и Бадри…»

В деле Листьева были и другие подозреваемые — в день, когда была сделана попытка обыскать здание «ЛогоВАЗа», милиция также нагрянула с обыском на работу к рекламному магнату Сергею Лисовскому, — но самые серьезные улики указывали на Березовского. Как объяснить, зачем он передал известному вору в законе сто тысяч долларов за два дня до убийства Листьева? Березовский не отрицал этого факта, но утверждал, что деньги передал для того, чтобы найти виновных во взрыве его машины у здания «ЛогоВАЗа» прошлым летом. Более того, он встречался с вором в законе в присутствии двух сотрудников РУВД и велел двум своим агентам из службы безопасности записать встречу на видеопленку, «чтобы доказать, что меня шантажируют» [ 358 ].

Но это алиби проблематично. В своем видеообращении Березовский и Лесневская, не жалея времени, доказали только одно: четыре свидетеля, присутствовавшие на встрече Березовского с вором в законе — основа его алиби, — фактически были агентами политической оппозиции. Сотрудники РУВД — ненадежные свидетели: ведь, по словам самих Березовского и Лесневской, московскую милицию контролирует мэр Лужков, который вынашивает «иезуитский план» свергнуть Ельцина. Еще более любопытна роль двух других свидетелей — охранников Березовского. (Один из них — Сергей Соколов — впоследствии возглавил «Атолл», охранное агентство, прославившееся своей работой на Березовского.) С молчаливого согласия Березовского Лесневская утверждает, что эти люди — агенты Гусинского. (Если это так, охранники, скорее, сгодились бы на роль свидетелей обвинения против Березовского, а не защитников.) Более того, оба охранника, по словам Лесневской, были на самом деле исполнителями убийства Листьева, но по заказу не Березовского, а Гусинского (Березовский не обвиняет в убийстве никого лично, но поддерживает теорию Лесневской о том, что зреет темный заговор по отстранению Ельцина от власти) [ 359 ].

Защита Березовского замешана на политике. «Борис Николаевич, я не сомневаюсь в ваших намерениях, в вашей бесконечной преданности делу, которое вы делаете. Но ваших людей подставляют, одним за одним уводят из-под вас».

Березовский играл на том, что Ельцин страшился своих политических противников (таких, как Лужков); но, помимо этого, Борис Абрамович по-умному заручился поддержкой и тех людей, которых российский президент хорошо знал и которым доверял, например Валентина Юмашева, президентского биографа, — тот присутствовал на «ЛогоВАЗе» во время попытки обыска. Березовский даже сыграл на нездоровой озабоченности Ельцина своим имиджем в Америке, мимоходом упомянув, что во время конфликта с милицией он принимал «представителей «Радио «Свобода», которые записали «все это безобразие». Но самым веским аргументом было просто-напросто утверждение Березовского: в деле Листьева его подставили.

Обращение принесло результат. Руководителей расследования — прокурора Москвы Геннадия Пономарева и его заместителя — немедленно уволили. Милиции приказали оставить «ЛогоВАЗ» и Березовского в покое. «Он открыто использовал свои политические связи, чтобы избежать положенного по закону допроса», — некоторое время спустя заметил Коржаков. К тому же в ходе расследования Березовский неоднократно скрывал важные факты от следователей, например что он встречался с Листьевым в доме приемов «ЛогоВАЗа» накануне убийства [ 360 ].

Возможно, Березовский говорил правду — в деле об убийстве Листьева его подставили, но действительно ли за этим стоял его соперник, Владимир Гусинский? Правоохранительные органы ни разу не допрашивали Гусинского по делу об убийстве; да и сами обвинения, выдвинутые против главы НТВ в видеообращении Березовского—Лесневской, кажутся неубедительными. Зачем Гусинскому желать смерти Листьева? Хотя Листьев и был самым популярным телеведущим в России, его смерть едва ли привела бы к революции, как на это намекала Лесневская в обращении к Ельцину. Может быть, Гусинский просто хотел помешать созданию конкурирующего канала — ОРТ? Но и в этом смысле убийство Листьева мало что давало. Может быть, убийство преследовало одну цель — подставить Березовского? Маловероятно, поскольку Гусинский уже несколько месяцев скрывался в Западной Европе, с тех пор как коржаковская СБП совершила налет на службу группы «Мост» в декабре 1994 года. И, наконец, если бы Гусинский на самом деле организовал убийство и подставил Березовского в рамках заговора против Ельцина, спецслужбы, лично преданные президенту — СБП и ФСБ, — имели бы все основания прижать этого магната. Но они ничего не предприняли, и через несколько месяцев Гусинский спокойно вернулся в Москву.

На мой вопрос об убийстве Листьева Березовский категорически отрицал свою причастность. Он обвинил неназванные рекламные и продюсерские компании, которых задела реорганизация Листьева. Другими словами, он полностью перевел убийство Листьева из политической плоскости в коммерческую. Это шло вразрез с объяснением, какое он дал президенту Ельцину в своем видеообращении [ 361 ].

Березовский становится медиа-магнатом

Убийство Листьева болью отозвалось в широких слоях общества. Десятки тысяч людей пришли на его похороны — столько народа не собиралось со времени похорон Андрея Сахарова в 1989 году. Люди приносили цветы и открыто плакали на улицах.

Но несмотря на то, что убийство Листьева было в центре внимания российского общества, его расследование превратилось в фарс. Прокуроров, начинавших вести это дело, уволили. Через пять месяцев Генеральная прокуратура заявила, что найдены заказчики убийства. На следующий день прокуратура взяла свои слова обратно, сообщив, что следствие продолжается. Через два месяца сняли с поста Алексея Ильюшенко, исполнявшего обязанности генерального прокурора — это он помог Березовскому избежать ареста; позже его самого арестовали по обвинению в коррупции в связи с одним из филиалов нефтяной компании Березовского «Сибнефть» [ 362 ].

Летом 1997 года в московских газетах сообщили, что в Тбилиси арестован и выдан Москве для допроса по делу Листьева Игорь Даждамиров. Писали, что Даждамиров входил в состав солнцевской братвы. Но за этим опять ничего не последовало [ 363 ].

Однажды вечером в начале 1999 года я встретился с Петром Трибоем, следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Он вел следствие по делу об убийстве Листьева, которое тянулось уже четвертый год. В кабинете было мрачно и тихо, как в могиле. Трибой, с бледным лицом бюрократа, в сером костюме образца советской эпохи, признал, что следствие застопорилось. Ни одно из направлений расследования ни к чему не привело; все проверили, и все безрезультатно. Создавалось впечатление, что Трибой смирился с поражением. Настораживало и другое: судя по всему, он не вполне понимал ключевые обстоятельства дела, особенно нюансы рекламного бизнеса на ОРТ, который, по мнению большинства, и был причиной убийства Листьева [ 364 ].

На сегодняшний день убийство Листьева остается нераскрытым. Неизвестно, о чем вели переговоры Березовский, Листьев, Лисовский, кто организовал убийство Влада Листьева, но ясно одно: Березовский и Лисовский вышли победителями в борьбе за ОРТ. Через несколько месяцев после покушения на Листьева телекомпания объявила о снятии моратория на рекламу. Новая компания под названием «ОРТ-Реклама» превратилась в эксклюзивного поставщика рекламы на канал с монопольным правом продавать рекламное время за комиссионное вознаграждение. Главой «ОРТ-Рекламы» стал не кто иной, как Сергей Лисовский.

Некоторое время спустя я попросил Березовского прокомментировать версию, по которой он вместе с Лисовским нес ответственность за убийство Листьева; он сразу отмежевался от рекламного магната: «(Объявив: реорганизацию рекламы), мы, по существу, действовали против Лисовского, потому что мы разрушали «Рекламу-холдинг», — сказал Березовский. — Уже позже, когда Влада не стало… я пригласил Лисовского возглавить «ОРТ-Рекламу» [ 365 ].

В октябре 1995 года в интервью газете «Коммерсант» Березовский сказал: его основное достижение на ОРТ состоит в приобретении «независимости на рекламном рынке». Следующим шагом, сказал он, будет «освобождение от диктата продюсеров» [ 366 ].

Смерть ведущего продюсера ОРТ Влада Листьева упрощала эту задачу. За неделю до интервью Березовского «Коммерсанту» другой влиятельный продюсер, Дмитрий Лесневский, дал интервью «Радио «Свобода». После убийства Листьева мать и деловой партнер Лесневского Ирена вместе с Березовским пошла на отчаянный шаг — они выступили с видеообращением к Ельцину. Теперь, судя по всему, ее сын разочаровался в человеке, которого его мать так страстно защищала перед российским президентом. Лесневский рассказывал корреспонденту «Свободы» о конфликте между независимыми телепродюсерами и Березовским.

«Конфликт возник с самого начала, потому что идея акционирования «Останкино» была идеей независимых телекомпаний, — сказал он. — С этой идеей мы пришли к господину Березовскому два года назад и, по сути, на блюдце подарили ему этот канал. Мы были уверены в его финансовой состоятельности, и мы были уверены в его порядочности. Но за эти два года возникли сомнения, сомнения нарастали, и сегодня мы понимаем, что за человек наш партнер» [ 367 ].

Между тем Березовский укреплял свою власть на канале. Контролируя 36 процентов акций ОРТ, он обладал правом вето на любое решение. Но это было не все. В отсутствие сильного акционера в лице государства он фактически управлял ОРТ [ 368 ].

Это был поразительный успех. Одновременно с установлением личного контроля на первом канале Березовский сделал несколько других ценных приобретений в области СМИ: шестой канал (который был приватизирован с помощью Теда Тернера; впоследствии американский магнат продал свою долю), журнал «Огонек» и «Независимую газету». Внезапно этот бывший коммерсант по продаже автомобилей превратился в одного из арбитров российской политики. Он возглавлял основной общероссийский телеканал и объяснял российским гражданам, что происходит в стране. Он стал архитектором российской национальной политики. Служба новостей ОРТ, когда требовалось, озвучивала политические взгляды Березовского; пела дифирамбы Ельцину в ходе предвыборной кампании 1996 года; восхваляла Лебедя после заключения тайной сделки между ним и Кремлем в дни выборов; развенчивала Лебедя, когда тот поссорился с Березовским несколько месяцев спустя; нападала на конкурента Владимира Потанина в самый ответственный момент приватизации; периодически набрасывалась на Гусинского и на Лужкова и представляла Березовского в роли государственного деятеля. Став хозяином информационной империи, Березовский потерял интерес к бизнесу по продаже автомобилей с его темными делами и кровавыми разборками. Он превратился в главного олигарха, первого среди равных, в деловом мире России [ 369 ].

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Вы можете использовать эти HTMLтеги и атрибуты:

<a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>